Ах, какие у нее изящные пальчики! Похожие на кенгурят. Еще не испорченные
бухгалтерией глаза. Она вручает мне тусклые деньги. Я потрачу их на консервы
и патроны.
Я выхожу в темноту и громко кричу, как эстрадный певец: Я вас не слышу!
Темнота отзывается радостным многоголосьем. Я, оказывается, могу пройти
практически везде -- не обязательно вынимать пистолет -- у меня есть красные
корочки.
Я иду по аэропорту. В сумке у меня -- сложное лекарство, я вчера его
как следует проверил. Сумка наполнена душевным техническим абсолютом, не
в смысле водкой, а экспериментальной непредсказуемостью. Охрана аэропорта
улыбается мне жуткими старческими улыбками. Они знают, кто я и что у меня
в сумке. Я тоже пожелаю всем счастливого пути по десятибалльной шкале.
Совершу пропорцию. Я сегодня улетаю. Сам факт этого подразумевает сгущение
времени.
О, верящие в меня безымянные героини! Меня, вероятно, ловили и за мной
бежали, предлагая подлечиться, корчили мне свои занимательные гримасы и
в конце концов пострадали от моего сопротивления. Я, одурманенный и ласковый,
улыбаюсь -- взлетит вся окружающая общественность.
Здравствуй, синее кресло! Рельефный кардинал по привычке вгрызается
в мою память. Она, усталая, встречает его в северном замке, бессовестно
имитируя лабиринты, нарисованые на триумфальном потолке. Она будет спать
в белье. Воспоминания авторитетно славили приятелей. Я удивляюсь, как все-таки
много видно сквозь решетку. Весной, конечно, зарыдает сердце. Завтра ты
мысленно откроешь дверь, а там стоит огненная лошадь. Женщины весной пьют
из речки.
Только что внизу два аристократических идиота обсуждали очевидное,
а их уже с удовольствием ведут обедать. На кухне -- утюг и мерещится камин.
В саду у ворот группа из шести психоневрологов убивает больного, при этом
анализируя собственное поведение. Они кричат: «Ты умрешь доктором». Он
не пытается улизнуть -- он доброволец, сам согласился. Он хвалит дождливую
грязь неба и вмятины на металле. Потом ему приделают медицинское хрупкое
горло. С точки зрения настоящих убийц полезно воспринимать жизненный кошмар
как горизонт в чужой охотничьей сумке.
Центр озарился последним торжествующим светом, и уже начали навязчиво
громоздиться кораллы, она примчалась расслабленная и безнадежная, смутилась,
она не видит радостные яркие алые блики. Она прибежала что-то мне сообщить
или отнять авиабилет. Собравшиеся треугольники пассажиров будут потом пересказывать,
как она пыталась это предотвратить, но я давно ее заподозрил. Ну что ты
злишься, птенец? Прощай! Проснешься на свободе. Подкралось время трагедии.
Время заката.
В помещении шастают ненормальные пришельцы. Глупые жители космического
города знают про аппарат, который превратит их в месиво, но бомба кажется
им сказкой и даже сокровищем. Они хотят посмотреть на оторванные собачьи
ноги соседа, поспать еще и, спокойно проснувшись, допить теплое вино, отдающее
горечью, из металлической бутылки. Что ж, постарайтесь спасти человечество!
Вы что, не чувствуете, как он смеется, увлекая вас к хвойным воротам? Поймите,
не будет сдавленной возможности вымолвить в тоске: «Я, наверное, перепил
вчера» или «Мир праху».
Взлет начинается в тишине среди песков и бензоколонок.