Speaking In Tongues
Лавка Языков

Катя Дробовцева

Настоящий вечер


Он стоял на подобии сцены, его качало из стороны в сторону, как ветер на дереве, и саксофон играл на нем. Одинокая кружка пива сидела где-то недалеко, пила меня, и я чувствовала себя такой водкой по сравнению с этим старым. Иногда подходил парень с носом на бородавке, и без спроса брал у меня пачку из сигареты. А я сидела и смотрела как по моим незнакомым сумкам бродят какие-то насекомые. Бар слишком маленький, дышать нечем. Сбоку от меня едва стояли ноги какой-то девицы, и те полосы, что на ее талии — гораздо шире, чем на груди или заднице. Нелепая фигура у нее. Какая я сегодня по счету у этой кружки пива? Потом ко мне подсел он и спросил: «Тебя ждет кто-то?» «Еще нет,» — ответила я. И мы замолчали, положив нечистые столы на ботинки, глядя, как бар входит в высоких тонких девушек, и как становится все вокруг двойным и меняет расположение вещей. Саксофон оборвал себя, и стало вдруг заметно, как вокруг шумно — все слишком сильно молчали, и в этом грохоте наши глаза нашли нас снова, хоть мы и не уходили никуда от этого стола. Мы одновременно сняли столы с ботинок, кружки пива схватили нас, и сказали тост почти в одно время, и почти одними и теми же словами. А потом новая игра придумала нас: нужно было придумать, за что пьют нас, сказать это. Тот, с кем тебя пьют должен либо согласиться, либо отказаться, но в последнем случае объяснить почему. И еще — каждый следующий тост обязательно должен быть логически связан с предыдущим. Когда он сказал: «Сука — ты», я согласилась, глоток выпил меня, глоток выпил его. Моя очередь. «За то, что все суки хорошо трахаются!», он согласился, еще немного рта в пиво. Снова он: «За то, чтобы все суки были женщинами!». И бесконечность до этого — естественно, что черти напились, как мы. Моя голова трогала руку, и не помнила уже, как хороша была парикмахерша у тех утренних пальцев, и как это от меня завелось. Бар в полутьме, и дым в легких, сероватый воздух впитал кожу. «У твоих глаз красивый ты,» — говорила я. «Здесь почти не понятно, но красота — твои волосы,» — это он. Над столом наши ботинки сняли нас, ритм отбивал пальцы, а на сцене — барабаны колотили по Маленькому Цунами, мне казалось тогда, что где-то в нескольких сотнях метров, ветхим деревянным домом разбивают огромную чугунную гирю, и мы разваливаемся. «Что утро делает с тобой?» — спрашивал он. «Я думала, что вечер спросит про тебя,» — отвечала я. «Не спросил?» — говорил он. «Нет.» Я вспомнила, как несколько часов спустя джинсы влезали в меня, а на остатках кофейной гущи стоял пол. Ничто тогда не знало меня. Ничто тогда не могло меня предвидеть. И вот теперь, когда круг часов изменил стрелки, бар во мне, в нем, ботинки без пальцев, красное в женщине за соседним столиком, как губы на мне. Разговор завершил нас, слишком много выпило нас, я — молчание, ты — молчание, горы, словно мы, огромные — не понять пространства сейчас. Все перепутало нас, что-то должно было именно сейчас нас сделать, именно сейчас. И тогда это почувствовало его, бутылка схватила его и кинула в зеркало, прямо с барменом. Тут же всё остановилось, осколки подлетели к потолку, и я вырвалась из смеха. Он перевернул пол на стол, швырнул стенку в наши ботинки, и одежда начала снимать нас. Ева и Адам, как мы, запрыгнули на сцену, рояль спрятался за меня, барабанные тарелки били по нему, как семейный фарфор — по ревнивой жене с рукой в платке, измазанном губной помадой. Люди внизу кричали «Да!!!», и одежда тоже лишалась их. Воздух летал по стаканам, по кускам льда. Дверь открыла туалет, и желтоватые писсуары разбивали откуда-то появившиеся швабры. Танцпол падал на голых людей, нос лез в запах пота и алкоголя, и настоящее веселье устроило всех. «Что утро делает с тобой?» — кричал он мне, проносясь мимо. «Вечер спрашивает про тебя!» — кричала я. Неожиданно свет выключил все, и улица оказалась у нас. Фонарь стоял над нами. Мы шевелили ботинками на пальцах, а проходящий мимо ребенок, везущий позади себя мать в коляске, закричал: «Я голый, как они в ванной!» Губы улыбались нами, и говорили, и признавались: «Ты любишь меня», «Ты любишь меня тоже», «Что утро делает с тобой?», «Ты все рассказал мне о вечере»… А вокруг жизнь начинала свой хитрый город.