Speaking In Tongues
Лавка Языков

ПОЛ БОУЛЗ

ДОНЬЯ ФАУСТИНА

Перевел М.Немцов





1



Никто не мог понять, зачем донья Фаустина купила пансион. Он стоял на одном из крутых виражей старого шоссе, которое вело от поймы реки к городку, однако проложили новую мощеную дорогу, и старая трасса оказалась совершенно не нужна. Теперь и добраться до него можно было, лишь вскарабкавшись по каменистой тропе над закраиной дороги и пройдя несколько сот футов по старой дороге, которую без долгого ремонта уже начало размывать дождями и душить блестящей болотной растительностью.
Бывало, по воскресеньям, из города приходили люди -- женщины несли зонтики, мужчины гитары (ибо это происходило в те дни, когда радио еще не было, и почти все хоть немного знали, как играть музыку); доходили до большого хлебного дерева, смотрели вдоль дороги на полинявший фасад здания, более чем наполовину скрытый молодым бамбуком и бананами, несколько секунд не сводили с него глаз, а потом поворачивали обратно. «Почему она не снимет вывеску? -- спрашивали они. -- Неужто думает, что кому-нибудь захочется остановиться здесь на ночлег?» И они были совершенно правы: к пансиону больше никто и близко не подходил. Только городские знали о нем, а им он был ни к чему.
Зачем она его купила, оставалось загадкой. Как водится, когда горожане чего-то не могут понять, поведению доньи Фаустины были придуманы целые серии неприятных объяснений. Самое первое и самое распространенное -- то, что она решила превратить это место в заведение с дурной репутацией, -- вскоре развалилось на части, поскольку такую теорию подкрепить было совершенно нечем. У пансиона неделями никого не замечали, кроме младшей сестры доньи Фаустины Карлоты, переехавшей из Халапы, и старых слуг Хосе и Элены, ходивших каждое утро на рынок, -- но эти следили за собственным носом достаточно строго, чтобы удовлетворить даже самых злостных сплетников. Что же касается Карлоты, то она время от времени ходила к мессе, вся в черном. Говорили, что смерть отца она приняла очень близко к сердцу и, наверное не снимет траур уже никогда.
Остальные предположения, высказывавшиеся горожанами в попытках пролить свет на эту тайну, оказывались столь же маловероятными, как и первое. Ходили слухи, что донья Фаустина укрывает у себя Чато Моралеса, бандита, которого уже много месяцев пытается поймать местная полиция, -- но вскоре после его изловили в глухом углу провинции. Еще утверждалось, что в пансионе -- тайный склад наркотиков; это тоже оказалось ложью. Арестованные главари банды торговцев выболтали все секреты, и тайником оказалась комнатка над аптекой «Фармасиа Идеаль». Существовали и смутные намеки на то, в общем, что Карлота завлекает в пансион путешествующих в одиночку, где их ожидает традиционная судьба всех одиноких путников в одиноких загородных пансионах. Однако, такие предположения всерьез уже не принимались. Укреплялось мнение, что донья Фаустина просто-напросто немного повредилась в уме, и безумие это, приняв антиобщественный оборот, вынудило ее удалиться на окраину города, где она могла бы жить, ни с кем не встречаясь. Что и говорить, эта теория оспаривалась некоторыми молодыми членами общества, заявлявшими, что она нисколько не полоумнее их, а наоборот -- крайне изобретательна. Они утверждали, что, имея кучу денег, она купила пансион из-за обширного участка земли, его окружающего, и теперь, в тиши заросших сорняками садов спокойно разрабатывает множество хитроумных способов, как спрятать все свое богатство. Граждане постарше, тем не менее, над этим посмеивались, ибо отлично помнили как ее мужа, так и ее отца -- и ни тот, ни другой не проявили какой-либо особой ловкости в собирании денежных знаков. К тому же пансион купила она практически за так. «Где бы она раздобыла столько песо? -- скептически говорили они. -- На деревьях выросли, наверное?»




2



Однажды, когда из города исчез ребенок (а маленьких детей в те дни крали часто -- увозили в далекие места, где заставляли работать), родители заставили полицию обыскать пансион. Донья Фаустина, крупная женщина в самом соку, встретила тщедушного полицейского в дверях и отказалась впустить его внутрь. Фактически, она была с ним так бесцеремонна и зыркала на него настолько враждебно, что ему ничего не оставалось, как вернуться в comisaria за подкреплением. Он в сопровождении еще троих человек вернулся в пансион и провел тщательный, но бесплодный обыск. Донья Фаустина не отставала от них ни на шаг, не прекращая осыпать их градом оскорблений, пока они не покинули дом. Но по возвращении в город им было что рассказать. Во всех комнатах пансиона -- разгром, рассказывали они, мебель сломана, коридоры завалены мусором и отходами, перила на балконе второго этажа рухнули, их теперь заменяет один кусок колючей проволоки, да и вообще весь дом выглядит так, будто на протяжении многих лет в нем устраивали бессчетные пикники. Этот доклад только укрепил людей в их убеждении, что донья Фаустина в большей или меньшей степени потеряла рассудок, и на какое-то время город перестал думать о ней вообще.
Некоторое время спустя люди заметили, что они с сестрой полюбили ездить в соседние городки: их видели в таких далеких друг от друга местах, как Тлакоталпам и Зампоала. Но даже эти странствия не вызвали подлинного интереса. Люди покачивали головами -- сочувственно или иначе -- и говорили, что у доньи Фаустины с головой все хуже и хуже, но и только.
Когда хозяйки уезжали из дома дня на три-четыре, Хосе и Элена оставались присматривать за участком одни, даже не совершая вылазок за покупками, пока парочка не возвращалась. Вернувшись, сестры брали старый крытый экипаж, каждый день ездивший на станцию к приходу поезда. Они заваливали его своими узелками и корзинками и доезжали до поворота, а там выходили, возница помогал им занести пожитки на откос и оставлял добираться до дома как заблагорассудится. Карлота шла вперед и приводила на подмогу Хосе, но самые тяжелые корзины донья Фаустина всегда оставляла себе. Через заросли делалось несколько ходок с вещами, а потом на брошенной дороге все успокаивалось снова -- до следующего утра, когда старые слуги отправлялись на рынок.
Недели через две сестры уезжали опять и всегда -- в какое-нибудь новое место, а потому путешествия по необходимости заводили их все дальше и дальше. Кто-то даже утверждал, что их раз видели в самом Вера-Крузе, однако, учитывая, сколько слухов ходило о двух женщинах, никакой особенной причины верить в это не было.
Прежде, чем дом превратили в пансион, он был процветающей finca, террасы участка были засажены фруктовыми деревьями и довольно круто спускались с милю к высокому обрыву над рекой. Лет пятьдесят землю совершенно никто не возделывал, поэтому теперь в сплетениях новых нетерпеливых лиан, что обступили со всех сторон старые деревья и даже переросли некоторых великанов, найти авокадо или манго было довольно непросто. С ветвей свисали петли лоз, вьющиеся растения тянулись вверх, хватаясь за них, и ни по одной из садовых дорожек нельзя было пробраться больше пятидесяти футов, не столкнувшись с непроходимым пологом зелени. Никто толком и не знал, далеко ли от дома река, поскольку на границах владений заросли становились еще гуще.




3



Даже Хосе не узнал бы о существовании резервуара, не забреди он однажды случайно дальше обычного в поисках zapotes. Невдалеке, в глубокой тиши подлеска, оттуда, куда не доставали солнечные лучи, он услышал тяжелый всплеск -- словно в омут столкнули валун. Он прислушался, но других звуков не доносилось. На следующий день во время сиесты он вернулся в то же место с мачете и старательно прорубил в упрямой поросли тропинку. Уже почти в сумерках впереди блеснула вода. И вот он остановился на краю резервуара. От застоявшейся воды поднималась тяжелая вонь, в неподвижном воздухе роились насекомые. Ему показалось, что в бурых глубинах что-то слабо шевелится, -- вода почему-то была неспокойной. Некоторое время он вглядывался в нее, забывшись; потом свет стал меркнуть, и он повернулся и двинулся к дому, безотчетно решив ничего не рассказывать о резервуаре даже Элене.
В последующие месяцы Хосе несколько раз возвращался туда, постоянно надеясь обнаружить то, что плескалось в воде. Даже человек не мог бы нырнуть в резервуар с таким шумом. На противоположном берегу имелся вымощенный камнем спуск в воду (резурвуар, без сомнения, выкопали для купания скота), и пару раз Хосе видел на нем влажные следы, которые просто озадачили его еще сильнее. Во второй раз он начал рубить себе сквозь лианы проход по берегу, чтобы рассмотреть спуск поближе. И на полпути обнаружил тропинку. Кто-то уже проделал узкий, но вполне пригодный путь к резервуару из какого-то места около дома. Бросив свой замысел, Хосе пошел по этой тропе и добрался до того угла, который раньше был розарием -- на нижней террасе, между дверью в прачечную и развалинами конюшни. Пока он стоял и мигал от яркого света, в дверях прачечной показалась донья Фаустина и начала спускаться по короткой лестнице. В руках она несла корзину, верх которой был укутан газетами. Старый Хосе автоматически направился к ней, чтобы взять у нее корзину. Она же, очевидно, не ожидала его здесь увидеть -- когда она подняла голову и обнаружила его рядом, лицо ее приняло необычное выражение. Но сказала она только: «Что ты здесь делаешь? Ступай в кухню.» А затем шагнула к каменной скамье под увитым зеленью навесом и уселась, поставив корзину рядом.
Возвращаясь к дому, Хосе размышлял, что никогда раньше не видел свою patrona такой сердитой. Суровой-то она была всегда -- и даже грозной, но никогда прежде она так его не пугала, как сегодня. Будто на какую-то секунду из-под ее тяжелых век на него глянул демон.
«Должно быть, правда, -- думал он. -- Донья Фаустина сходит с ума. Что же станет с Эленой и со мной?»
На этот раз, войдя в кухню, он отвел Элену в уголок и шепотом рассказал о своих страхах и том, как странно сеньора посмотрела на него в саду. Элена перекрестилась. «Ох, Господи,» -- пробормотала она. Однако, о резервуаре он не упоминал -- ни сейчас, ни после. Ему не хотелось даже думать о нем, поскольку Хосе подозревал, что он как-то связан с безумием доньи Фаустины, а поскольку знал о резервуаре только он, то это знание придавало ему какой-то уверенности -- поделись он им с Эленой, и уверенность исчезнет.




4



Однажды холодным вечером llovizna, когда мучнистый туман медленно превращался в воду и пропитывал всю местность вокруг, в парадную дверь постучали. Донья Фаустина, большую часть времени возившаяся в подвале, где стояли ванны и располагалась прачечная, услышала стук и сразу зашагала по лестнице, потемнев лицом от ярости. Карлота стояла в comedor, не зная, открывать или нет. Стук повторился, когда донья Фаустина дошла до нее.
-- Снова полиция? -- с легким страхом спросила Карлота.
-- Ya veremos, -- пробурчала донья Фаустина. Подойдя к двери, она остановилась и громко спросила: -- Кто?
Ответа не было.
-- Не открывай, -- прошептала Карлота, стоя у нее за спиной.
Донья Фаустина нетерпеливо отмахнулась от сестры: умолкни. Несколько минут они подождали, но стук не возобновлялся. Только с балкона на землю время от времени капала вода.
-- Стой здесь, -- велела донья Фаустина, а сама прошла по comedor, и снова спустилась в прачечную. Здесь она собрала все отбросы, раскиданные по полу и в ваннах, сложила все в две большие корзины и вышла через боковую дверь под оплетенный виноградом навес. Медленно спустившись оттуда по ступенькам, она пропала во тьме розария.
Через полчаса она снова стояла в вестибюле, где Карлота по-прежнему прислушивалась к шуму за дверью.
-- Ничего, -- ответила Карлота на ее вопросительный взгляд. Донья Фаустина поманила ее за собой. Они вошли в comedor и пошептались. Пламя одной свечи трепетало за кувшином на застеленной газетами буфетной полке.
-- Это не полиция, -- сказала донья Фаустина. -- Твоя комната запирается на ключ. Иди туда немедленно. Запри дверь и ложись спать.
-- А ты...?
-- Я не боюсь.
Оставшись в comedor одна, донья Фаустина налила себе стакан воды и выпила. Потом взяла свечу и поднялась по длинной лестнице к себе в комнату. Закрыла дверь и поставила свечу. У ее продавленной постели, вокруг которой Элена развесила заштопанную сетку от москитов, стоял мужчина. Проворно он шагнул к ней и, крепко обхватив ей шею одной рукой, запихал скомканную тряпку ей в рот. Она неистово размахивала руками и даже один раз попала ему по лицу, но почти сразу же он связал ей запястья. После этого никакой борьбы уже не получилось. Он грубо толкнул ее к кровати, сдернул сетку и повалил ее. Она взглянула на мужчину: высокий молодой человек, вероятно -- mestizo, плохо одет. Расхаживая по комнате и заглядывая в ящики и коробки, разбросанные в диком беспорядке по всей комнате, он фыркал от отвращения. Наконец, от злости перевернул стул и презрительно смел с комода на пол все пустые бутылки и кипы газет. Снова подошел к кровати и неверном свете присмотрелся к донье Фаустине. Затем, к ее удивлению (хотя нельзя сказать -- к неудовольствию) лег и овладел ею, спокойно и безразлично. Через несколько минут сел и выдернул у нее изо рта кляп. Она лежала совершенно неподвижно и смотрела на него. Наконец, она произнесла:
-- Что ты здесь хочешь? У меня нет денег.
-- А кто знает, есть они у тебя или нет?
-- Говорю тебе -- нет.
-- Посмотрим.
Он встал. Еще четверть часа потратил на обыск комнаты, вороша кучи мусора под столами, пинками переворачивая мебель, чтобы осмотреть дно, вытряхивая из ящиков пыль и сор. Потом закурил маленькую сигару и снова подошел к кровати. При свете свечи его узкие глаза выглядели полузакрытыми.
-- Где они? -- спросил он.
-- Ничего нет. Но у меня есть кое-что драгоценнее.
-- Что? -- Он смотрел на нее с презрительным недоверием. Что может быть ценнее денег?
-- Развяжи мне руки.
Он высвободил ей одну руку, а другую крепко держал, пока она рылась в складках одежды. Через минуту она извлекла маленький газетный сверток и протянула ему. Он положил пакетик на постель и снова связал ей руки. Затем осторожно взял его и понюхал. Пакетик был мягким и немного влажным.
-- Что это?
-- Разверни, hombre. Съешь. Ты знаешь, что это.
С подозрением он снял верхний слой газетной бумаги и поднес содержимое к свечке.
-- Что это? -- воскликнул он.
-- Ya sabes, hombre, -- спокойно ответила она. -- Comelo.
-- Что это такое? -- повторил он, пытаясь говорить жестко; однако в голосе его пробивался страх.
-- Ешь, сынок. Не каждый день такой случай выпадает.
-- Где ты его достала?
-- А-а! -- Донья Фаустина смотрела на него таинственно и мудро, но больше ничего не отвечала.
-- Что я от него получу? -- наконец, спросил молодой человек, разглядывая вещицу у себя на ладони.
-- Ешь! Ешь, и у тебя будет сила двоих, -- вкрадчиво произнесла она.
-- Brujerias! -- воскликнул он, не выпуская предмета из рук.
Мгновение погодя он добавил, медленно:
-- Я не люблю колдовство. Мне оно не нравится.
-- Ба! -- фыркнула донья Фаустина. -- Не будь глупым, сынок. Не задавай вопросов. Съешь и ступай своей дорогой -- с силой двоих. Кто когда об этом узнает? Скажи мне! Кто?
Казалось, этот довод подействовал на молодого человека. Неожиданно он поднес предмет ко рту и откусил от него, точно от сливы. Жуя, он бросил на донью Фаустину один смурной взгляд. Доев, нерешительно обошел комнату еще раз, слегка наклонив набок голову. Донья Фаустина на сводила с него глаз.
-- Как ты себя чувствуешь? -- спросила она.
-- Bien, -- ответил он.
-- Двое, -- напомнила она. -- Теперь у тебя -- сила двоих.
Будто напоминание укрепило и вдохновило его, он подошел к кровати, бросился рядом и снова быстро насладился ею. На этот раз она поцеловала его в лоб. Когда все закончилось, он поднялся и, не развязав веревки на ее запястьях, ни слова не говоря, открыл дверь и спустился по лестнице. примерно через минуту она услышала, как закрылась входная дверь. И сразу же пламя свечи, догоревшей до самого основания, неистово затрепетало, и комната вскоре погрузилась во тьму.




5



Всю ночь донья Фаустина пролежала на кровати без движения, то и дело задремывая, а в промежутках -- прислушиваясь к медленным каплям тумана за окном. Наутро Карлота, по-прежнему перепуганная, приоткрыла свою дверь на два пальца и, очевидно, обнаружив, что в коридорах все как обычно, отправилась в комнату доньи Фаустины.
-- Ay, Dios! -- заголосила она при виде сестры: одежда разорвана, руки связаны за спиной. -- Ох, Господи! О Боже мой!
Но донья Фаустина была спокойна. Когда Карлота развязалаее, она сказала:
-- Он не причинил вреда. Но пришлось отдать ему сердце.
Карлота в ужасе посмотрела на сестру:
-- Ты сошла с ума? -- закричала она. -- Полиция нагрянет сюда в любую минуту.
-- Нет-нет, -- успокоила ее донья Фаустина и оказалась права: никакая полиция больше в дом с обыском не приходила. Не произошло ничего. В конце второй недели они совершили свою следующую поездку, а через некоторое время -- еще одну. Два дня спустя после возвращения донья Фаустина позвала Карлоту к себе в комнату и сказала:
-- Будет ребенок.
Карлота тяжело опустилась на кровать.
-- Какой ужас!
Донья Фаустина улыбнулась.
-- Нет-нет. Это замечательно. Подумай. У него будет сила тридцати семи.
Но Карлоту, судя по всему, это не убедило.
-- Мы ничего про такие вещи не знаем, -- сказала она. -- Может, это возмездие.
-- Нет-нет-нет, -- показачала головой донья Фаустина. -- Но теперь следует быть еще осторожнее.
-- Ездить больше не будем? -- с надеждой спросила Карлота.
-- Об этом я подумаю,
Через несколько дней обе сидели на скамье в розарии.
-- Я подумала, -- сказала донья Фаустина. -- Есздить больше не будем.
-- Хорошо, -- ответила Карлота.
Ближе к концу года донья Фаустина перестала вставать с постели, ожидая рождения ребенка. Она удобно возлежала на старой продавленной кровати. Впервые за несколько месяцев Элена подмела всю комнату. Но даже когда пол был чист, вонь мусора, копившегося в ней так долго, висела по-прежнему. В городе Карлота купила колыбельку; у горожан покупка возбудила интерес к их жизни.
Когда настал срок, и Элена, и Карлота пришли в комнату помогать родам. Донья Фаустина не вскрикнула ни разу. Младенца обмыли и положили к ней
-- Мальчик, -- улыбнулась ей сверху Элена.
-- Разумеется, -- ответила донья Фаустина, давая ему грудь.
Элена спустилась на кухню рассказать Хосе хорошую новость. Тот мрачно покачал головой.
-- Во всем этом что-то нехорошее, -- пробормотал он.
-- В чем -- это? -- резко спросила Элена.
-- А отец кто? -- поднял голову Хосе.
-- А это -- секрет доньи Фаустины, -- самодовольно ответила Элена, точно это был скорее ее секрет.
-- Да. Мне тоже так кажется, -- многозначительно произнес Хосе. -- Мне кажется, что отца-то и нет, если хочешь знать мое мнение. Я думаю, ребенка она завела от Дьявола.
Элена пришла в ужас:
-- Бесстыжий! -- закричала она. -- Да как ты можешь такое говорить?
-- Есть причины, -- зловеще ответил Хосе. И больше никаких разговоров не заводил.
В пансионе жизнь шла своим чередом. Минуло несколько месяцев. Ребенка назвали Хесус Мария, он рос изумительно здоровым.
-- Un torito, -- говорила Элена, -- настоящий бычок.
-- Разумеется, -- отвечала донья Фаустина. -- У него сила тридцати семи... -- Но тут на Карлоту напал неистовый приступ кашля, заглушивший конец фразы. Элена же все равно ничего не заметила.
Снова закончился сезон дождей, настали ясные дни солнечного света и зеленой листвы. Хосе снова отправился в сад за фруктами -- в основном, приходилось пригибаться и проползать под висячими стенами лоз и лиан. И вновь он проделал тропу к резервуару и остановился на краю, рассматривая мощеный спуск -- и тут увидел чудовище: оно как раз скользнуло к воде и скрылось в глубине. Челюсть у Хосе отвисла. Вырвалось лишь одно слово:
-- Caiman!
Несколько минут он стоял неподвижно, вглядываясь в темную воду. Затем осторожно пробрался по краю резервуара к тому месту, где в прошлом году нашел тропу. Та полностью заросла. Никто не подходил к резервуару много месяцев; сейчас уже и сказать было нельзя, существовал ли когда-то в массе зелени какой-то проход. К дому Хосе вернулся тем же путем, что пришел.
Это же позор, думал Хосе, что такая тварь живет на земле у доньи Фаустины. Он решил поговорить с нею немедленно. Хозяйка разговаривала на кухне с Эленой. Поего лицу она сразу поняла: что-то не так, -- и, вероятно, опасаясь, что он собирается сказать как раз то, что он и сказал минуту спустя, постаралась выманить его из кухни.
-- Пойдем наверх. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, -- сказала она, подойдя к нему и потянув за руку.
Однако, Хосе был чересчур возбужден. Она даже не заметил, что она до него дотронулась.
-- Сеньора! -- воскликнул он. -- В саду -- крокодил!
Донья Фаустина посмтрела на него с неизбывной ненавистью.
-- Что это ты говоришь? -- тихо спросила она, и в ее голосе звучала забота -- точно со стариком нужно было обходиться помягче.
-- Огромнейший caiman! Я его видел!
Элена опасливо посмотрела на него.
-- Он заболел, -- прошептала она донье Фаустине. Хосе услышал.
-- Заболел! -- презрительно расхохотался он. -- Пойдем со мной и подождем немного. Я тебе покажу, кто тут заболел! Пошли!
-- В саду, говоришь? -- недоверчиво переспросила донья Фаустина. -- Но где?
-- В большом резервуаре, сеньора.
-- В резервуаре? В каком резервуаре?
-- Сеньора не знает о резервуаре? Там, внизу, за садом есть резервуар. Si, si, si, -- твердил он, видя, какое лицо стало у Элены. -- Я там много раз бывал. Это недалеко. Пойдем.
Поскольку Элена уже готова была снять фартук и принять приглашение, донья Фаустина сменила тактику.
-- Прекрати молоть чепуху! -- прикрикнула она. -- Если ты заболел, Хосе, ступай в постель. Или ты пьян? -- Она шагнула к нему и с подозрением принюхалась. -- Нет? Bueno. Элена, сделай ему горячего кофе и через час дашь мне знать, полегчало ему или нет.
Но у себя в спальне донья Фаустина начала беспокоиться.




6



Сбежали они вовремя. Карлота сомневалась, следует ли им вообще уезжать.
-- Куда ж мы поедем? -- жалобно спрашивала она.
-- Не думай об этом, -- отвечала донья Фаустина. -- Подумай лучше о полиции. Надо ехать. Я знаю. Что толку от того, что у меня сила тридцати семи, если я отмахиваюсь от того, что они мне говорят? А они говорят: мы должны уехать. Сегодня же.
Когда они уже сидели в поезде под парами, окруженные своими корзинами, донья Фаустина поднесла Хесуса Марию к окну и помахала его крошечной ручкой городку.
-- В столице ему будет лучше в любом случае, -- прошептала она.
В столице они приехали в небольшую fonda, и на следующий день донье Фаустине пришла в голову мысль наняться в ближайшую comisaria надзирательницей. Ее телосложение, а также тот факт, как она сообщила лейтенанту, что она никого не боится, произвели впечатление на тех, кто с нею беседовал, и после разных экзаменов ее приняли на службу.
-- Вот увидишь, -- сказала она Карлоте, вернувшись в тот же вечер в приподнятом настроении. -- Отныне нам не о чем беспокоиться. Нам ничто не повредит. У нас новые имена. Мы новые люди. значение имеет только Хесус Мария.
А пансион в тот момент уже весь кишел полицией. Известие о каймане, на реальности которого Хосе в своем упрямстве настаивал, сначала через Элену, а затем и через весь рынок достигло их и снова возбудило их любопытство. Когда обнаружили, что в спрятанном резервуаре обитает не один зверь, а пара, полиция начала обыскивать участок тщательнее. Но даже теперь никто по-настоящему не верил, что в исчезновении десятков младенцев за последние два-три года виновны донья Фаустина и ее сестра, -- однако, проверить не мешало.
В темном углу прачечной, под одной из ванн полицейские нашли узел окровавленного тряпья, которое при ближайшем рассмотрении оказалось вне всякого сомнения одежкой младенца. Затем обнаружили и другие похожие лоскуты -- ими затыкали щели там, где были разбиты стекла.
-- Должно быть, это Хесуса Марии, -- говорила верная Элена. -- Сеньора вернется через день-другой и сама вам скажет. -- Полиция только ухмылялась.
Приехал jefe, осмотрел прачечную.
-- А она не дура, -- с восхищением промолвил он. -- Все здесь делала, а они... -- Он ткнул рукой в сторону сада. -- ...довершали остальное.
Мало-помалу все истории, ходившие по округе, слились в единую массу свидетельств: сомнений в виновности доньи Фаустины больше не оставалось, а вот отыскать ее -- дело совершенно другое. Некоторое время газеты только об этом и писали. По целым страницам расползались негодующие статьи, и везде требование было одним: читатели должны быть бдительны и найти этих двух чудовищных женщин. Но оказалось, что ни одного их портрета нигде нет.
Донья Фаустина видела газеты, читала статьи и пожимала плечами.
-- Все это случилось очень давно, -- говорила она. -- Сейчас это уже не важно. А если и важно, то им меня все равно не поймать. У меня для этого слишком много силы. -- Газеты вскоре стали писать о других вещах.
Тихо прошли пятнадцать лет. Хесусу Марии, который для своих лет был необычайно сообразителен и силен, предложили должность прислуги в доме начальника полиции. Тот наблюдал мальчика с матерью несколько лет, и паренек ему нравился. Для доньи Фаустины настал час торжества.
-- Я знаю, что ты станешь великим человеком, -- сказала она Хесусу Марии, -- и никогда не принесешь нам бесчестья.
Однако, он, в конечном итоге, принес, и донья Фаустина была безутешна.
Через три года прислуживать ему наскучило, и он пошел в армию, взяв у своего хозяина рекомендательное письмо близкому другу -- некоему полковнику, который проследил, чтобы в казармах к Хесусу Марии относились любезно. У него все шло хорошо: его постоянно повышали в звании, поэтому к двадцати пяти годам он уже сам стал полковником. Следует отметить, что звание полковника в мексиканской армии -- не такое уж большое достижение и не обязательно -- свидетельство исключительных заслуг. Как бы там ни было, мало сомнений в том, военная карьера Хесуса Марии так и развивалась бы по нарастающей, не окажись он в Закатекасе в то время, когда Фермин Фигейроа и его банда совершали набеги на окрестные деревни. В качестве еще одной привилегии в бесконечной череде любезностей, оказываемых ему начальством, его поставили во главе карательной экспедиции против Фигейроа. Хесус Мария, вместе с тем, был небесталанен, поскольку на третий же день ему удалось захватить вожака бандитов в плен вместе с тридцатью шестью его людьми.
Никто толком не знает, что произошло в горной деревушке, где банду поймали, кроме того, что Фигейроа и его головорезов связали и бросили в загон для овец перед тем, как расстрелять, и когда несколько часов спустя капрал и шесть солдат прибыли на место, чтобы привести казнь в исполнение, загон был пуст. Утверждали даже -- после того, как Хесуса Марию лишили звания, -- что пастух видел, как он вошел в загон средь бела дня, когда все спали в полуденной жаре, распутал веревки, которыми был связан Фигейроа, а потом отдал ему свой нож, после чего повернулся и ушел. Рассказу пастуха поверили немногие: полковники так не поступают. Но все равно мнение было единым: непростительная беспечность, он целиком и полностью виновен в том, что тридцать семь бандитов живы, сбежали и продолжают свои бесчинства.
Вернувшись вечером в столичные казармы, Хесус Мария стоял один в уборной и рассматривал себя в засиженном мухами зеркале. Медленно он начал улыбаться, наблюдая за движениями лицевых мускулов. «Нет», -- произнес он и попробовал еще раз. Он раскрыл глаза пошире и улыбнулся изо всех сил. Лицо того человека выглядело примерно так же; точно схватить его выражение никогда бы не удалось, но он будет пытаться снова и снова: ведь вспоминая то мгновение, он был счастлив -- единственный раз, когда он точно знал, каково это -- иметь силу.


Танжер
1949