Speaking In Tongues
Лавка Языков

Белла Белеградек

Маски





* * *



-- Душа моя! Смешная замарашка,
дворняжка, промокашка, чебурашка,
игрушка!.. Отчего вздыхаешъ тяжко?
Куда девался твой воздушный смех?


-- Своей свободы плюшевой сиротство
не променяю я на первородство,
но все отдам за первородный грех!




* * *



Новогоднее счастье рассыпчатой снежною манкой --
Всем -- побольше -- и даром -- всего!
Мы расчистим дорожки, и вытащим старые санки,
И камин разожжем, и устроим неспешную пьянку.
А наутро растает весь снег, и уйдет волшебство.


Мне бы только успеть запастись невозможной крупою
На весь год. Сколько каш я тогда наварю!
И тебя позову, на любовь свое свое сердце настрою,
Стол накрою, и белою льдистой икрою
Накормлю, зачарую, навек прикую к декабрю.


Будем жить-не-тужить и под толстой пуховой периной
Засыпать, поцелуя прервать не успев.
Но когда-нибудь, новой зимою недлинной
Я уйду, за долги расплатившись старинной
Снежной нежностью королев.




* * *



Летящий силуэт среди ветвей,
она напоминала жгучий перчик --
сама, как стебелек, а красный чепчик
манил меня последовать за ней.


Я, завывая, бросился вперед,
и вскоре оказался у избушки.
Мне было жалко бабушку-старушку,
но каждому положен свой черед.


А после -- только пара глупых фраз...
Я предложил тебе расстаться с платьем.
И белое безмолвие кровати
жевало и заглатывало нас.


Но мир жесток к стареющим волкам
и, защищая нравственность нимфеток,
они меня вспороли по бокам
и выпороли больно напоследок.


И вот уполз я умирать в кусты,
терзаемый загадкою без толка:
меня сгубила жгучесть красоты
или изжога в животе у волка?




Январь. Окно.

Из венка «Времена года»



А метель то ликует, то стонет.
Дымоходы надрывно поют.
И январского ветра ладони
Рвут на части привычный уют.


Рамы погнуты, сыплется краска --
Холод в спячку загнал домовых...
О, метельная вечная сказка
Одиночества на двоих!


Но опять, разметав занавески,
Ты к морозным узорам приник,
Чтоб сквозь них разглядеть королевский,
Снежнобабистый, мертвенный лик.




* * *



Совместно со Светой Барской


О, кухня! Храм предвечный, тайна тайн,
Наш женский крест -- проклятье и почет.
На полочке лирический комбайн --
Он смелет чушь и воду истолчет.
Здесь память в банках, горькая как хрен,
И жгучий перец красного словца,
Проросший лук, как символ перемен,
Очаг -- варить супы и жечь сердца,
Горшки, кастрюли, скалки и ножи...
Танцует пест тустеп по стенкам ступ...


Я убегу на кухню -- ворожить
И сторожить. Там закипает суп.




* * *



Бессоница, горло в ангине, озноб.
Лениво листаю страницы...
С обветренных губ улетает в сугроб
Стрекозье словечко «дзуйхицу».


О, век-лицедей, зачарованный сон! --
Изящна придворная проза,
Цикады и цитры звенят в унисон,
Цветут хризантема и роза,


Искусный пейзаж, нарисованный из
Тончайшего волоса кистью,
И тянется клин куртуазных девиц
На праздник краснеющих листьев,


Идет землепашец с мешком на плечах, --
Твой мир и красив, и обилен.
Одна лишь беда -- император зачах,
И лекарь дворцовый бессилен.


Звени же взахлеб, заводной щеголек,
Покуда на взводе пружинка.
Закладкою в книге озябший листок,
Заморского дерева гингко.




Цыганский Пьеро



Коломбина -- ах!
Коломбина -- грех!
По ночам в кустах
Рассыпает смех,


А с утра бледна
Крутит антраша.
Не моя жена,
Да болит душа.


Коломбина -- рай!
Коломбина -- плен!
Скрыт святой Грааль
Меж ее колен.


И палач, и шут,
Вор и паладин,
Все к нему идут,
Только я -- один.


Коломбина -- стон!
Рот -- искусан, ал.
Кто в тебя влюблен
Навсегда пропал,


На века забыт.
И острей чем стыд
Частокол ресниц...