Speaking In Tongues
Лавка Языков

Андрей Беликов

ПРИТЯЖЕНИЕ

(без десяти 9 стихотворений)

 
 



Листовки ресниц рассыпая на сжатом пути,
С винтовками лестниц шепчусь, будто с голым паркетом,
Чтоб увидеть рассвет избегаю свиданья с рассветом
И записку на утро пишу сам себе: разбуди.
Если сбудется в скалах небес через век затонуть кораблю,
Как же тут не поверить, что стимул дразнящий в печали,
И, наверно, потом я запоем расплачусь в запале,
А пока я на землю, смеясь, звездной пылью плюю.
Нареканья сиреной гудят над рекой воплощенья,
Проще думать: петух захлебнулся в горящей реке.
Оттого не до песен посланникам в те помещенья,
Где пора бы и солнцу примкнуть в мнимой паре к беде.
Кем заказан тот бал, где смешались и кони, и боги;
Казначея вину на сегодня докажет лишь казнь.
Если уж суждено хоть всю жизнь простоять на пороге,
Пусть он будет кривым, чтоб свободнее было упасть.
И зачем за словами любезными прячу я хохот?
(То ли хобот сказать, то ли лампу убрать со стола)
Между мальчиком-с-пальчик и тонкою палочкой Коха
Незаметным настилом пустыня из соли легла.
Если грянет склероз, я забуду, как это ни грустно,
Просьбу нищих — ничьих — до гремящего грома терпеть.
Влезши в кузов, внутри обнаружишь ухмылку Прокруста,
И решаешь: разуться или сократиться на треть.
На Адамовой ветке и яблоку некуда падать.
Правда с временем легче; жонглируя веком и днем,
Самокатом плыву по дорожкам бессмертного сада
И я рад, что жалеть есть о чем.
 
 
 
 
То заморозки, то обвалы льдин.
Станки печатные, облавы и баулы.
И в этот раз, собрав тебя из гула,
Петлю не рву, круг обойдя один.
В конце он обретает точность сферы,
В ней отразится каждый эпизод.
(Где был причал, сегодня будет плот.)
Я собирал тебя из суеверий,
Из снадобий, огней и проб,
Пока глаз трясся возле горизонта.
День удлинился, замер неохотно
И будущие дни в охапку сгреб.
 
 
Незавершенный я — к тебе, неоценимой,
В пункт населенный, в час неосвещенный
Перебирался, словно фотоснимок,
Сшибая дождь воронкой капюшона.
И весь рассказ, похоже, в этом беге,
Отрыве от земли и приземленье.
Ты ищешь почерк Бога в человеке,
Я — точку расхожденья параллелей.
Пройдя весь свет цветным изображеньем,
Ломал зонты и не чинил препятствий.
Немногое храню как утешенье,
К которому не стоит приближаться.
 

 
 
За тысяча одной — обычно, нечем крыть,
И оттого узоры покрывала.
Гроза встречает возле перевала,
Но те бугры
Лишь тень от зарева развязки.
Кто на пиру потерь
За дело, кто за взятки.
Реви, раз зверь.
Уместен стон, когда напрасна брань.
(Он — частный гость, ему искать изъян)
Уйти в себя, то есть уйти из «я»
В тьму-таракань.
На карте мира остаются города,
Точнее протяженность да названья.
Похоже, что науку расставанья
До расставанья изучить пора.
 
 
Наше прошлое не пришпилишь —
Перевернутый восклицательный знак.
То не остается в силе,
Что сразу было не так.
Сбив скорость перейдешь на бег,
Болтаясь в лабиринтах призм.
Рассеянный комок и есть трагизм,
Сведенный — смех.
Но даже если похвальба оружья
Пальбой отметит лик, в ком был ты зряч,
Проведай раньше тех, кому удач
Ты не принес. Скорей всего, что глубже
Ты ими жил. Раз этот свет — не тот
(Как то твердят источники всех знаний)
Бессмысленно раздаривать названья
И ждать, что будет все наоборот.
 
 
Выдуваемая настежь
Обреченностью волшебства,
Из отчаяния вырываешь,
По-отшельнически, с листа.
Но и здесь, полюбовно приглаженный,
Приголубленный в глуби швов,
Не решаюсь на хватку ухаживаний,
Заменяющую зов.
Не выпытаешь из скорби,
Из повторяемости черт
Ни тождеств, ни подобий
Того, что нет.
Зато решившись на ограниченье —
Выступ в утробе скал —
Запоминаешь сеченье
И опустевший зал.
Но прочее, почти сто процентов,
Выставлено взашей.
Потому не спеши с оценкой,
Не выслушав всех вестей.
Удары вслепую не стоят
Будущего тех зим,
В которых ни многословья,
Ни возгласа: не тормози.
 
 
 
 
Луч вяжет на износ. Вне подземелья гор
Я не был ни дитем, ни парадоксом жженья,
Но остаюсь в местах, где сохранился спор
Оправданной строкой простого предложенья.
Наличие зеркал определит обрыв.
Плечо не оттолкнуть, пока оно незримо.
И, букву замарав, не миг — наверно миф
Оставить на полях, что промелькнули мимо.
И шатким ишаком, шкалою без числа
Шутя оледенеть, взорвав себя на мине,
Безвредной как душа, когда она росла,
Не ведая того, что и меня покинет.
 
 
Вторя упрямству букв,
Уходят пятки в душу.
Ахилловой стреле уже не нужен щит.
Бессмысленность кляня,
Он клятвы не нарушит,
Но и врага не пощадит.
Пора решать на чьей ты стороне,
Обидясь на судьбу,
Внезапно выбрать решку.
За крепостной стеной
Слагают песни пешки,
Но королевы шепчутся извне.
Изнежен колесницей, кораблем
Не шел как Пушкин я пустыней мира,
Теша остротами то конвоира,
То заключенного за войлочным рулем.
 

 
 
Щелчок по носу, комариный визг.
Пар закоулков над тропою крыс.
Здесь — новый взгляд на первый приз.
Там — нервный спазм от старых струн.
То оттепель, то колотун.
Дорога к хламу по овалам урн.
Нет, никогда не быть мне полководцем,
И, роясь в разделительной сети,
Я отдохну со счета восемь
До десяти.
Зевну в верхах, глаз не сомкну в низовьях,
Сминая робость ровностью минут,
Знать не хочу, что по условью
Меня сомнут.
 
 
Как гвоздем о башмак
Не набить ни синяк, ни оскомину,
Спотыкаясь на шаг,
На второй — упираюсь по-своему.
Извлекаю зевок
Из комка в засыхающей глотке.
Дальше вглубь — узелок
О несбитой любовной подлодке.
Путь немыслим, увы,
(Кому к радости) без пересадки.
Как не бьются умы,
Души любят поигрывать в прятки.
Оттого разнобой,
Чуть не мрак, и на марше, и в маршах,
Хоть давно не впервой
Провожать без вины пострадавших.
По горячим следам
Выползаешь к сгоревшим помостам.
Говорят, пьедестал
Тоже следует выбрать по росту.
Заменивши урок
Переменами и разговорами,
Не взираешь широк
Или узок проход по которому
Забредешь на огонь,
Где дано то гореть, то светиться.
Лишь бы больше окон
И по кругу — знакомые лица.
 
 
Опять боязнь,
Обязанность бряцать костьми,
Костяшки слов перебирать с гостями
И горсть земли швырять ушедшим — тем,
Кто помнит только повторявшееся, тем,
Кого уже не выдаст взгляд иль почерк.
(Ведь западня —
Враждебный вихрь или расчетливый подарок тьмы —
Не терпит запятых; лишь мириады точек…)
Их, береженных, сберегут от встречи с нами
И не ищите —
Неузнаваемых, небрежных в общей для каждого роскошной нищете.
 
 
 
 
Боюсь проспать день страшного суда,
Хотя такое, вообщем-то, возможно.
И потому, когда я сплю, тревожно
Мне делается иногда.
Здесь равно чужд, и крест, и перекрестки.
Не чту я случай, впрочем как обычай.
Не с краю дичь становится добычей,
А посередке.
 
 
Помилуй мишурой предостереженья
И заверением Твоей любви.
Тирадой был — я назовусь мишенью,
Наградой мщенья. Где не оборви,
Не будет рук обвитых. Растирая
Грязь раздраженья на Твоем челе,
Слезой омою огражденье рая.
И — налегке, но не навеселе —
Пчеле устрою петушиный бой.
Ведь ожиданье будет без огласки,
Как дом кино, воздвигнутый судьбой
За неимением счастливой сказки.
 
Пойми, пойми, что кончится глава
Медовым пряником и медною коронкой.
Залп заполночь, неведомо-короткий
И тварями кишащая трава.
Итак, мне дорог час пока не спим.
Ты — и волна, и на волне дикарка,
И птица, свившая гнездо под аркой,
И арка над окном моим.
 
 
 
 
Так начинается день.
С вечера падает тень.
Ночь освещает углы.
Утро темнее золы.
Свечи горят на полу,
Это — не лесть, и не месть.
День начинается в шесть.
Город похож на иглу.
Так повторяется ночь.
Страх только волен помочь.
Это — и крик, и тайник.
В окнах напротив — двойник.
Воздухом правит сквозняк
И нескончаемый звук.
Ночь начинается с двух.
 
 
Тише гладь — дальше едешь.
(Если бы без тире)
Ритм щадящ. Я не сведущ.
Ни в святости, ни в игре.
Если свататься, нужны правила
Или вид из окна,
Как бы ты ни приравнивала
Остаток к тому, что ты отсекла.
Не прошу у пространства пристанища,
Но глазницами ушных пор
Восполняю пробел воспитания —
Неведомое: до сих пор.
 
 
 
 
Узы земного безумия.
Зоны змеиных страстей.
Встретимся мумиями
Через век — скоро — стей.
Ты, свернутая клубочком;
Я, взвитый дугой.
Отплясывая на кочке,
Именуемой запятой.
И то, что было светлым памятником обломкам,
Веткой смятой — шрамом главаря
Останется головоломкой,
Цитатою календаря.
Происходящее — помеха
Простирающемуся; решето
Заполнено лишь отверстиями, каждое из которых веха,
В которую не протиснется никто.
 
 
Издалека близь кажется лилово-липовой,
Щемяще-шейной. И невзначай
Податься из дому (т.е. себе на чай
Подать — взаймы), пока искрит свеча
И ходики стоят. Так либо вы
Идете, либо ход за вами.
 
 
Вот — возглас из динамика: угрозы нет.
Вот — куст, затянутый в овал пруда. И парапет.
Вот — час, который, как не странно, прожит.
 
 
Одну деталь я не готов сберечь:
Сколь я занятен, столь Вы заняты,
Когда-нибудь мы перейдем на «ты» —
О том, и речь,
И речи быть не может.
И, Встретив Вас в грядущем многолетьи,
Вновь посетил, — скажу, — и сеть, и океан.
Раз бесконечен Ваш капкан,
Никто над головой не машет плетью.
 
 
 
 
Зашедши далеко за чинность ученичеств,
За здешнесть дешевизн и тамошнесть торжеств,
Он мог бы утверждать, что был жесток лишь жест
Сапожек божества, куда подошвой тычась,
Он вслух не повторял ее последних слов,
Стечением времен рассказанных вначале,
Когда и толк был в том, что фраз не подбирали,
Считая ворожбой уступчивость оков.
Связуя день-деньской с диковинкой восхода,
Попав под свой же взгляд, смотрящий на него
Печально и всерьез, но прежде — далеко,
Как в небе самолет при отмененном взлете,
Он был освобожден. Но перестав быть мной
Безумья не постиг, подчас припоминая
В ней — вскинутый висок, приданное преданья,
Что в детстве я читал, с ним разделен стеной.
Осень' 97