Speaking In Tongues
Лавка Языков

Уистан Хью Оден

HORAE CANONICAE (1)

IMMOLATUS VICERIT (2)





Перевел Михаил Фельдман









Одновременно и почти беззвучно,
   Внезапно, произвольно, на рассвете,
Во время хвастовства зари, ворота
   В сокрытый мир распахивает тело:
Характера и разума ворота,
   Слоновой кости и простого рога. (3)
Они, вращаясь, хлопая, сметают
   В одно мгновенье хлам ночной мятежных
Провинций тела, злобных, безобразных,
   Негодных, второсортных и бесправных,
Осиротевших, овдовевших из-за
   Какой-то исторической ошибки:
И, вызванный стать видимым из тени,
   Небытия, явиться на витрину,
Без имени, судьбы, я просыпаюсь
   Меж этим телом и грядущим днем.


Свят этот миг, всецело и по праву,
   В своем беспрекословном послушаньи
Короткому, как вспышка, крику света,
   Вблизи, как простыня, вокруг, как стены,
Как камень равновесие обретший
   В одежде гор, мир рядом существует,
Я знаю, что я есть, не одинокий,
   Но с миром здесь и радуюсь тому, что,
Нераздраженной повинуясь воле,
   Могу назвать своею руку рядом.
Могу призвать и память, чтоб назваться,
   Могу восстановить ее маршруты
Хулы и похвалы, мне улыбнется
   Мгновенье это, день еще не тронут,
И я Адам безгрешный у истоков,
   Адам, еще до всех его деяний.


Мой вдох, конечно, -- это есть желанье
   Чего бы то ни стоило, быть мудрым,
Быть непохожим, умереть, цена же, --
   Неважно почему, -- потеря Рая,
Конечно, и сам я, задолжавший смерть:
   Стремленье гор, недвижимое море
У плоских крыш рыбацкого поселка,
   Что безмятежно спит покуда в лоне,
Как дружбы нет меж солнцем и прохладой,
   Лишь сосуществованье, так и плоть
Не ровня мне, мой нынешний сообщник --
   Убийца мой, и имя мое значит
Заботы историческую долю
   О городе -- лжеце, себя взрастившем,
Напуганном задачей нашей, смертью,
   Что, верно, спросит наступивший день.






   Пожавши лапу псу, (чей громкий лай
Мир убедит в хозяйской доброте),
   Тень палача над вереском восходит;
Еще не знает он, кого ему доставят,
   Чтоб Справедливости высокий суд свершить:
Дверь мягко притворив, из спаленки жены
   (Сегодня у нее опять мигрень)
На мрамор лестниц вздох несет судья;
   Каким, еще не знает, приговором
Закон, что правит звездами, приложит
   Он на земле: Поэт, во время моциона,
Сад обходя пред новою эклогой,
   Не знает, чью поведает он Правду.


   Ни эльфов очагов, кладовок, ни божков
Профессиональных тайн, ни тех, постарше,
   Способных уничтожить целый город,
Не потревожит этот миг: ушли мы
   К своим секретным культам, чтоб молиться
На образа своих же представлений
   О себе: «Дай мне прожить грядущий день,
Не вызвав недовольство у начальства,
   И в остроумии поверженным не быть,
Пред девками не выглядеть ослом;
   Пусть что-нибудь приятное случится,
Дай мне найти счастливую монету,
   Или услышать новый анекдот.»


   Нам в этот час всем можно кем-то быть:
И только наша жертва без желаний,
   Уже он знает (вот чего не сможем
Простить теперь. Коль знает все ответы,
   Зачем мы здесь, зачем здесь даже пыль?)
Он знает, что услышаны молитвы,
   Что ни один из нас не поскользнется,
Машина мира будет впредь вертеться
   Без видимых помех, и лишь сегодня
Не будет на Олимпе ссор, и стихнет
   Волнений ропот в Преисподней, больше
Чудес не будет, знал он, что с заходом
   Мы благодарно Пятницу (4) проводим.










Нет нужды наблюдать человека в работе,
чтобы определить его профессию,


нужно только увидеть его глаза:
повар, взбивающий соус, хирург,


делающий первый надрез,
клерк, заполняющий накладную,


одинаково поглощены,
позабыв о себе в процессе.


Как прекрасна эта картина --
сосредоточение-на-объекте.


Проигнорировать желанных богинь,
покинуть грозные храмы


Реи (6), Афродиты (7), Деметры (8), Дианы (9),
для того, чтобы молиться Св. Фоке (10),


Св. Варваре (11), Сан Сатурнино (12),
или еще чьему-либо покровителю,


это достойно их тайны,
к которой сделан невероятный шаг.


Они заслужили монументы и оды --
безымянные герои, сделавшие его первыми,


первый расщепитель кремня,
позабывший об обеде,


первый коллекционер ракушек,
обрекший себя на безбрачие.


Для кого же мы, как не для них?
Все еще диких, не прирученных,


бродящих в лесах с именами
не созвучными нашим,


рабов Милосердной, теряющих
все представления о городе,


и в этот полдень, для этой смерти
не было бы исполнителей.






Нет нужды слышать приказы,
чтобы понять, какой властью он обладает,


нужно видеть его рот:
когда ведущий осаду генерал следит


за войсками у пролома в городской стене,
когда бактериолога


осеняет, в чем неверна была
гипотеза, когда


взглянув на присяжных, прокурор
уже знает, что подсудимого повесят,


их губы и морщины вокруг них
разглаживаются, выражая


не просто удовольствие от
ощущения власти, но удовлетворение


от сознания правоты, воплощение
Fortitudo, Justicia, Nous. (13)


Ты можешь не любить их
(А кто любит?), но мы должны им


за базилики, за мадонн,
за словари, за пасторальные стихи,


за городскую учтивость.
Без этих судебных ртов


(принадлежащих подавляющему большинству
величайших мерзавцев)


каким убогим было бы наше существованье,
привязанное к жизни в лачугах,


в страхе от окрестной змеи
или речного духа,


нас, изъясняющихся на местном жаргоне
в три сотни слов,


(подумай о семейных ссорах и
авторучках с ядом, подумай о выведении пород),


и в этот полдень не нашлось бы власти,
что присудила б эту смерть.






Где угодно, где-нибудь
на широкогрудой жизнетворной Земле,


где угодно между ее пустынями
и не пригодным для питья Океаном,


толпа застыла неподвижно,
ее глаза (сливающиеся в один) и ее рты


(кажется, что их бесконечно много)
невыразительны, абсолютно пусты.


Толпа не видит (то, что видит каждый)
спичку из коробка, обломки поезда,


спущенный на воду эсминец,
ей не интересно (как интересно каждому)


кто победит, чей флаг она подымет,
скольких сожгут живьем,


ее не отвлечет
(как отвлек бы любого)


лающий пес, запах рыбы,
комар на лысине:


толпа видит лишь одно
(что только толпа может видеть) --


прозрение того,
кто делает то, что уже сделано.


В любое божество, в которое верит человек
каким-угодно путем исповедания,


(нет двух похожих)
он верит, как один из толпы,


и верит он только в то,
во что единственно и можно верить.


Редкие люди принимают друг друга, и большинство
никогда не поступает правильно,


но толпа никого не отвергает, пристать к толпе --
единственное, что доступно всем.


Только по сему мы можем заявить,
что все люди наши братья,


выросшие, ввиду этого,
из социальных панцирей: Когда,


в кои веки, позабыв о своих королевах,
на одну секунду они прекратили работу


в своих провинциальных городках,
чтобы, как мы, помолиться Принцу этого мира


в этот полдень, на этом холме,
по случаю этой смерти.








То, что нам кажется невозможным,
   Хоть время от времени и предсказываемое
Одичавшими отшельниками, шаманами, сивиллами,
   Невнятно бормочущими в трансе,
Или явленное ребенку в случайной рифме
   Вроде быть-убить, приходит и исчезает,
Прежде чем мы осознаем его: мы удивлены
   Непринужденности и легкости наших действий
И встревожены: только три
   Пополудни, кровь
Нашей жертвы уже
   Подсохла на траве; мы не готовы
К молчанию так внезапно и скоро;
   День слишком жаркий и яркий, слишком
Недвижим и вечен; умерший -- слишком ничто.
   Что делать нам, покуда ночь падет?


Сорвался ветер и мы перестали быть толпой.
   Безликое множество, которое обычно
Собирается в момент, когда мир рушится,
   Взрывается, сгорает дотла, лопается,
Валится, распиленный пополам, разрублен, разорван,
   Расплавлен: ни один из тех, кто лежит,
Растянувшись в тени стен и деревьев,
   Не спит спокойно,
Невинный, как ягненок, он не может вспомнить
   Зачем и о чем кричал так громко
Сегодня утром на солнцепеке;
   Все, вызванные на откровение, ответили бы:
«-- Это было чудовище с одним красным глазом,
   Толпа, наблюдавшая его смерть, не я.» --
Палач ушел умыться, солдаты -- перекусить;
   Мы остались наедине с нашим подвигом.


Мадонна с зеленым дятлом,
   Мадонна фигового дерева,
Мадонна у желтой плотины,
   Отворачивая добрые лица от нас
И наших проектов в процессе созидания,
   Глядят только в одном направлении,
Останавив взгляд на завершенной нами работе:
   Повозка для штабелей, бетономешалка,
Кран и кирка ждут быть задействованными вновь,
   Но как нам все это повторить?
Отжив свое деяние, мы есть там, где мы есть,
   Отверженные, как нами же
Выброшенные за ненужностью предметы:
   Порваные перчатки, проржавевшие чайники,
Покинутые узкоколейки, изношенные, покосившиеся
   Жернова, погребенные в крапиве.


Изувеченная плоть, наша жертва,
   Слишком обнаженно, слишком ясно объясняет
Очарование аспарагусового сада,
   Цель нашей игры в мелки; марки,
Птичьи яйца уже не те, за чудом
   Буксирной дорожки и затонувших морских путей,
За восторгом на винтовой лестнице,
   Мы теперь всегда будем знать,
К чему они ведут,
   В мнимой охоте и мнимой поимке,
В погоне и борьбе, во всплесках,
   В одышке и смехе
Будут слышаться плач и неподвижность
   Неотвратимо следующие за ними: где бы
Не светило солнце, не бежали ручьи и не писались книги,
   Там также будет присутствовать эта смерть.


Вскоре холодный заальпийский ветер смешает листья,
   Магазины вновь откроются в четыре,
Пустые голубые автобусы на безлюдных розовых площадях
   Заполнятся и отъедут: у нас есть время
Искажать, прощать, отрицать,
   Мифологизировать, использовать это событие,
Пока под гостиничной кроватью, в тюрьме,
   На неверных поворотах его значение
Ожидает наши жизни: быстрее, чем хотелось бы,
   Хлеб расплавится, вода сгорит,
И начнется великая резня, Абаддон (14)
    Установит свои тройные козлы
У наших семи ворот, жирный Белиал (15)
   Заставит наших жен вальсировать голыми; тем временем,
Самое лучшее -- пойти домой, если есть дом,
   В любом случае полезно отдохнуть.


Нашей грезящей воле кажется возможным избегнуть
   Этот мертвый покой, блуждая взамен
По острию ножа, по черно-белым квадратам,
   По мху, байке, бархату, доскам,
По трещинам и буграм, в лабиринтах
   Сквозь шеренги раскаивающихся конусов,
По гранитным скатам и сырым тропинкам,
   Сквозь ворота, которые не запрешь,
И двери с надписью Посторонним Вход Воспрещен, столь желанные для Мавров
   И затаившихся грабителей,
К враждебным поселкам в изголовьях фьордов,
   К темным замкам, где ветер рыдает
В соснах и звонят телефоны,
   Приглашая беды в комнату,
Освещенную одной тусклой лампочкой, где сидит наш Двойник
   И пишет, не поднимая головы.


Пока мы таким образом отсутствуем, наша грешная плоть
   Может спокойно работать, восстанавливая
Порядок, который мы же стараемся разрушить, ритм,
   Который сбиваем со злости: клапаны с точностью закрываются
И открываются, железы выделяют секреции,
   Сосуды сужаются и расширяются
В нужный момент, необходимые жидкости
   Растекаются, чтобы обновить истощенные клетки,
Почти не зная, что случилось, но напуганная
   Смертью, как и все живое,
Она сейчас обозревает это место, как орел, глядящий сверху,
   Не мигая, как самодовольные куры,
Проходящие мимо и клюющие по рангу,
   Как жук, чье поле зрения ограничено травой,
Или олень вдалеке,
   Робко выглядывающий из звенящего леса.






VESPERS


Несмотря на то, что холм, возвышающийся над нашим городом, всегда был известен как Могила Адама, только с наступлением сумерек ты можешь увидеть возлежащего гиганта, с головой повернутой на запад и правой рукой опирающегося на ляжку Евы (16)
по тому, как горожанин смотрит на эту вызывающую пару, ты можешь определить, что он реально думает о своем гражданстве,
также, как сейчас ты можешь услышать в кошачьем концерте пьяницы его мятущуюся печаль, рыдающую по родительской дисциплине, а в его похотливых глазах ощутить безутешную душу, отчаянно высматривающую под проплывающими мимо конечностями след ее безликого ангела, который в том далеком прошлом, когда желание могло помочь, соорудил ее и исчез:
Ты можешь снабдить Солнце и Луну соответствующими масками, но в этот час гражданских сумерек все должны носить свои собственные лица.
И это означает, что наши два пути пересекаются.
Оба одновременно узнаем свои Антиподы: то, что я из Аркадии (17) и что он из Утопии (18).
Он с презрением смотрит на мой живот Водолея: я замечаю, в ужасе, его Скорпионов рот.
Он хотел бы видеть меня, чистящим отхожие ямы: я бы хотел, чтобы он убрался к другим планетам.
Оба молчим. Каким опытом нам делиться?
Разглядывая абажур на витрине, я замечаю то, что он спрятан от глаз покупателя: он же рассматривает его, как слишком дорогую покупку для крестьянина.
Проходя мимо рахитичного ребенка трущоб, я отворачиваюсь: он отворачивается, проходя мимо круглолицего крепыша.
Я надеюсь, что наши сенаторы уподобятся святым, подразумевая, что они обойдут меня лично реформами: он надеется, что они будут вести себя как baritoni cattivi, и, когда в Цитадели горят поздние огни, я (который никогда не видел полицейский участок изнутри) потрясен и раздумываю: «Если бы город был так свободен, как они о нем говорят, то после захода солнца все его конторы превращались бы в огромные черные камни»:
Он (которого лупили несколько раз) совершенно спокоен, но тоже подумывает: »В одну прекрасную ночь и наши ребята будут там работать».
Теперь ты видишь, почему между моим Эдемом и его Новым Иерусалимом ни о каком договоре не может быть и речи.
В моем Эдеме человек, не любящий Беллини (19), обладает достаточно хорошими манерами, чтобы не родиться: в его Новом Иерусалиме человек, не любящий работать, пожалеет о том, что родился.
В моем Эдеме есть несколько коромысловых двигателей, локомотивов с седлами, водяных колес и немного других образцов устарелой техники для потешных игр: в его Новом Иерусалиме даже хладнокровные, как огурцы, повара интересуются машинами.
В моем Эдеме единственный источник политических новостей -- слухи: в его Новом Иерусалиме издавался бы ежедневный вестник с упрощенным правописанием для слабо владеющих языком.
В моем Эдеме каждый исповедует принудительные ритуалы и суеверные табу, но никак не мораль: в его Новом Иерусалиме опустеют храмы, но, при этом, все будут исповедовать рациональную добродетель.
Одна из причин его презрения -- это то, что стоит мне закрыть глаза, свести железный мостик к переправе, пройти на барже через короткий кирпичный тоннель, и я снова в моем Эдеме, где рожками, доппионами и сордумами (20) приветствуют мое возвращение веселые шахтеры и староста Кафедрального (римского) Собора Св. Софии (Die Kalte) (21):
Одна из причин моей тревоги -- то, что когда он закрывает глаза, то прибывает не в Новый Иерусалим, но в один из августовских дней насилия, в котором дьяволята прыгают в разрушенных гостинных комнатах, и потаскухи вмешиваются в дела Парламента или
в одну из осенних ночей обвинений и казней через утопление, когда раскаившиеся воры (включая меня) уже взяты под стражу, и те, кого он ненавидит, начинают ненавидеть самих себя.
Таким образом, отводя взгляд, мы перенимаем позы друг у друга; уже удаляются наши шаги, ведущие каждого из нас, неисправимых, к своей трапезе и к своему вечеру.
Было ли это (как это может показаться любому богу перекрестков) просто случайным пересечением жизненых путей, лояльных и не очень выдумок
или, также, рандеву сообщников, которые, вопреки самим себе, не могут отказаться от встречи,
чтобы напомнить другому (оба ли, в глубине души, желают знать правду?) о том, что половина их секрета, о котором каждый из них мечтает позабыть,
заставляет обоих на долю секунды вспомнить свою жертву (но для него я мог бы позабыть кровь, а для меня он позабыл бы невинность),
на приношении которой (назови ее Авелем (22), Ремом (23), кем угодно, все одно Приглашение к Греху), одинаково основаны аркадии, утопии и дорогой нам старый мешок демократии:
Без цемента крови (обязательно человеческой, обязательно невинной) не выстоит ни одна светская стена.








Сейчас, когда желание с желанным
   Не привлекают прежнего вниманья,
И тело, шанс используя, сбегает
   По органу, частями, чтобы слиться
С растениями в девственном их мире,
   Найдя его по вкусу, день последних
Поступков, чувств из прошлого уже,
   Мгновение грядет воспоминаний,
Когда вокруг все обретет значенье:
   Но вспомню я лишь хлопанье дверями,
Хозяек брань и ненасытноcть старца,
   Завистливый и дикий взгляд ребенка,
Слова, что подойдут к любым рассказам,
   Но в них я не пойму сюжет, ни даже
Смысл; припомнить не смогу деталей
   Происходившего меж полднем и тремя.


Со мной теперь лишь звук -- сердечный ритм
   И чувство звезд, кружащих на прогулке,
Они беседуют на языке движений,
   К нему я лишь примериться способен,
Но не прочесть: на исповеди сердце,
   Сейчас, быть может, сознается в том, что
С полудня и до трех случилось с нами,
   Наверняка созвездия распелись
В веселье буйном далеко отсюда,
   От всех пристрастий и самих событий,
Но, зная, мне не ведомо их знанье,
   Что следует мне знать и, презирая
Воображенья прелюбодеянье,
   Тщету его, позволь, благословляя
Теперь их за помилованья сладость,
   Принять сейчас и наше разделенье.


Отсюда шаг меня уводит в грезы,
   Оставь меня без статуса средь темных
В невежестве его племен желаний
   Без танцев, шуток, тех, что практикуют
Магические культы, чтоб задобрить
   То, что за эти три часа случилось,
Тех, что скрывают странные обряды,
   Спроси их молодежь, в лесу дубовом
Пытающую белого оленя --
   Ни слова на угрозы, взятки, значит
Былая ложь есть шаг до пустоты,
   И мой конец, как и для городов,
Есть полное отсутствие: ведь то, что
   Приходит быть в небытие вернется
Лишь ради справедливости и ритма,
   Что выше меры или пониманья.


Могут ли поэты (могут ли люди на телеэкране)
   Спастись? Не легко нам верить
В неведомое правосудие
   Или молиться во имя любви,
Чье имя позабыто: libera
   Me, libera C (дорогая С)
И все бедные сукины дети, у которых
   Все всегда валится из рук, пощадите нас
В самый молодой из дней, когда все
   Пробуждаются от толчка, факты есть факты,
(И я точно буду знать, что случилось
   Сегодня между полуднем и тремя)
И мы тоже сможем придти на пикник
   И, ничего не пряча, войти в круг танца,
Двигающегося в perichoresis (24)
   Вокруг вечного дерева.








Пернатые в листве поют и вьются,
Кукареку! -- Петух велит проснуться:
В одиночестве, за компанию.


И будит солнце смертные созданья,
К мужчинам возвращается сознанье:
В одиночестве, за компанию.


Кукареку! -- Петух велит проснуться,
Колокола -- дин-дон! -- к молитве рвутся:
В одиночестве, за компанию.


К мужчинам возвращается сознанье,
Храни, Господь, людей и мирозданье:
В одиночестве, за компанию.


Колокола -- дин-дон! -- к молитве рвутся,
По кругу жернова в поту несутся:
В одиночестве, за компанию.


Храни, Господь, людей и мирозданье,
Цветущее в предсмертном ожиданье:
В одиночестве, за компанию.


По кругу жернова в поту несутся,
Пернатые в листве поют и вьются:
В одиночестве, за компанию.

1949-1954



1. Оден начал работу над циклом из семи стихотворений Horae Canonicae (Канонические Часы) летом 1947 года, расспрашивая Урсулу Найбур о церковных службах, точных текстах богослужений и истории их возникновения. Первая часть цикла Prime была завершена только к 1949 году, а весь цикл Оден закончил в 1954 году. Напечатан он был впервые в 1955 году, вошедши в сборник Щит Ахилла.
Под каноническими часами понимается определенный цикл богослужений, предписываемых Церковью в конкретные часы. Одно время считалось, что само название цикла было заимствовано из иудейской религиозной традиции соблюдения третьего, шестого и девятого часов молитвы и затем перешло в лексикон ранних христиан. Поздние исследования показали, что канонические часы имели основой Римское деление светового дня на четырех-часовые интервалы: prima, tertia, sexta, и nona. Ночь у римлян также была поделена на четыре периода: вечер, полночь, крик петухов и рассвет.
Соединив учение ранних христиан о том, что вся жизнь верующего -- одна единая молитва, с римской структурой суток, католическая церковь ввела и развила практику канонических часов:

Полночь
Matins
Девы
(бдения)
3:00 утра
Lauds
Могила
(исступленная хвала)
6:00 утра
Prime
Мученики
(освященная служба)
9:00 утра
Terce
Огонь
(неразрывная связь)
Полдень
Sext
Крест
(смиренная мольба)
3:00 вечера
None
Трон
(непоколебимое упорство)
6:00 вечера
Vespers
Вечеря
(пылкое благодарение)
9:00 вечера
Compline
Сад
(униженное раскаяние)


Уже в Деяниях Апостолов упоминается о том, какие молитвы и в какое время должны читаться. Впоследствии термин «канонические часы», означающий книгу -- сборник вышеупомянутых молитв, преобразовался в Книгу Часов (православное Часослов) по сей день используемую в монашеских орденах.
2. Подзаголовок-посвящение цикла -- Immolatus Vicerit (Победившему Смерть) -- слова, взятые из раннего католического гимна Pange Lingua (Пой, Мой Язык), восхваляющего триумф Креста. Гимн этот является частью богослужения Поклонение Кресту во время Великой пятницы и Литургии Часов на Страстной неделе. Известны два варианта этого песнопения: один -- Св. Томаса Аквинского (1226-1274) и второй -- написанный Венантиусом Фортунатусом (530-609) для процессии, несшей останки реального креста распятия королеве франков Радегунде в 570 году. Заключительная строфа, из которой Оден заимствовал эпиграф, не была написана Фортунатусом, а была добавлена позже:

Pange, lingua, gloriosi
proelium certaminis,
et super Crucis trophaeo
dic triumphum nobilem,
qualiter Redemptor orbis
immolatus vicerit.
Пой, мой язык, славу Спасителю,
возвести о его триумфе во все концы,
расскажи во весь голос историю
о Его распятом теле,
о том, как жертвой на кресте,
победивши смерть, Он умер.
3. Ворота... слоновой кости и простого рога -- виргилиевские врата сна: из рога и слоновой кости. Одновременно являясь вратами Разума, одни распахиваются перед преисподней, другие открываются к неправдоподобным сновидениям, фантазиям и мечтам.
4. Пятница - в оригинале good Friday (хорошая, добрая пятница); религиозный праздник, посвященный событиям той пятницы получил название Good Friday.
5. Во времена Христа именно в это время дня храмовые священики приносили в жертву пасхальных овец.
6. Рея - дочь Урана (Небо) и Геи (Земля). Вышла замуж за своего брата Хроноса. Пророчество предсказало свержение Хроноса его же ребенком. Поэтому Хронос проглатывал всех порожденных им детей (Гестию, Деметру, Геру, Аида и Посейдона). Рея, в конце концов, обманула мужа при рожедении Зевса, завернув в пеленки огромный камень. В итоге, Зевс все же сверг отца и заставил его вырвать проглоченных детей.
7. Афродита - богиня любви и красоты была рождена из морской пены, образовавшейся когда отрезанный пенис Урана упал в море. Жена Гефеста - бога огня и кузницы богов, мать Эроса, родившегося от связи с Зевсом. Ее возлюбленым был бог войны Арес. Символами Афродиты являются: мирт, роза, яблоко, маковы зерна, воробей, лебедь, ласточка, черепаха, баран, планета Венера и месяц Апрель. Сама богиня символизирует секс, страстную любовь и привлекательность.
8. Деметра - сестра Зевса и богиня земли, сельского хозяйства и плодородия. Деметра имела множество любовников, включая самого брата, от которого она родила Персефона. Ее символами является домашний скот и сельскохозяйственные продукты, а также нарцисс и журавль.
9. Диана - богиня охоты. В римской живописи она изображалась охотницей с луком и стрелами в сопровождении охотничьей собаки или оленя. Диана -- прототип греческой богини Артемиды -- также является богиней луны, лесов, зверей и женщин-рожениц. Диана была известна своей удивительной силой, атлетической грацией и охотничьими навыками.
10. Св. Фока - садовник из Синопа в Пафлагонии на Черном море. Фока был известен тем, что давал пищу и приют любому нуждавшемуся в них страннику. Жил отшельником, погруженным в молитвы и раздумья. Будучи христианином, принял мученическую смерть за веру: был обезглавлен посланными разыскать его солдатами. Солдаты как раз остановились у него на ночлег, не подозревая, что хозяин и есть Фока. Когда они рассказали Фоке о своем задании и расспросили его, Фока, готовясь к смерти, выкопал себе яму для могилы. Наутро он открылся солдатам и спокойно принял смерть. День Св. Фоки - 22 сентября.
11. Св. Варвара жила в IV веке и была язычницей. Отец-тиран Диоскор держал ее в заточении в башне, специально построенной для этой цели. Там она была тайно крещена христианским священиком и посвятила себя молитвам и изучению святого писания. Варвара противилась воле отца отдать ее замуж и однажды, воспользовавшись его отсутствием, распорядилась установить в строящейся бане три окна, символизирующих святую Троицу. Разъяренный отец устроил над дочерью публичный суд. Варвару пытали и, наконец, обезглавили. Палачом был сам безжалостный отец. Бог, однако, тут же наказал его, поразив молнией. Ангелы забрали душу Варвары в Рай, а ее отец предстал перед Божьим судом.
12. Сан Сатурнино жил в III веке в Италии и Испании. С его именем связано множество чудес в основном излечений от смертельных недугов. Много путешествовал вместе со Св. Онестусом и Св. Папулом, креща и исцеляя множество людей. Где бы не появлялся Сатурнино, дьявол терпел поражение. В одном из городов толпа, подстрекаемая жрецами языческих богов, привязала Сатурнино к дикому быку, и Сатурнино принял мученическую смерть. День Сан Сатурнино - 29 ноября.
13. Fortitudo, Justicia, Nous (лат.) - храбрость, справедливость, разум.
14. Абаддон (от древнееврейского абад - разрушенный, в другой версии абад -- потерянный) - древнееврейское имя «потерянного», «падшего» ангела зла, дъявольского духа и ангела-разрушителя, прозванного в Послании к Грекам Аполлионом. Некоторые средневековые демонографы считали его главой демонов седьмой иерархии, ответственным за возникновение войн, пожаров и шума. Известны также еще два ангела с похожими именами: один из них - Обаддона - ангел смерти, другой - Аббадона - раскаивающийся ангел.
15. Белиал - имя, используемое в различных английских переводах Библии как синоним Сатаны, а также для персонификации дьявола. Во Втором Послании к Коринфянам Белиал упоминается, как Принц темноты, противоположность Христу - свету.
16. ...гиганта,...опирающегося на ляжку Евы - по мнению Эдварда Мендельсона, исследователя жизни и творчества У.Х. Одена, описание этого пейзажа не является изобретением самого Одена. Оно было подсказано картиной Павла Челищева (1898-1957), которого Оден знал через Линкольна Кирштейна, близкого друга и Одена и художника. Оден мог видеть картину либо в студии Челищева, либо в коллекции Руфи Форд, где она находится по сей день.
Картина, написанная маслом на холсте в 1940 году, называлась «Fata Morgana (на тему Derby Hill, лето)». Воображение Одена подсказало ему в двух написанных фигурах Адама и Еву. Оно же и «повернуло» голову Адама на запад, в направлении мифической Утопии. Также, вопреки правой руке, опирающейся на «ляжку» у Одена, у Челищева левая рука мужчины опирается на женское бедро.
17. Аркадия - полумифическая страна (сегодня лишь географическое название), располагавшаяся на холмах Пелопоннеса на юге Греции. Впервые упоминается в пятой эклоге Виргилия. Аркадийцы были «племенем древнее Луны» и появились раньше «рождения Юпитера» и образования Олимпийского пантеона. По научным же данным земля эта была населена 50 000 лет назад. Безграмотное земледелие превратило эту местность в бесплодную пустошь. Популярный же термин «аркадия» обозначает утопический садовый рай, в котором мирный пасторальный народ пил, танцевал и предавался всяческим утехам во время круглогодичного лета.
18. Утопия - идеальное содружество, чьи жители существуют в идеальных жизненных условиях. Таким образом «утопия» и «утопианизм» используются для обозначения идеалистических условий или ситуаций, которые заведомо невозможны. Слово это впервые появилось в одноименной книге сэра Томаса Мура «Libellus . . . de optimo reipublicae statu, deque nova insula Utopia» (О высочайшем уровне развития республики и новом острове Утопия). Автор сам изобрел слово «Утопия», соединив греческие слова «ou» (не) и «topos» (место), что и дало в итоге «нигде».
19. Беллини, Джованни (1430-1516) - выдающийся итальянский художник. В 1483 унаследовал от своего брата Джентиле должность художника Венецианской Республики. Беллини был первым итальянским художником добившимся мастерства в технике писания маслом.
20. Доппионы и сордумы - очень редкие духовые музыкальные инструменты конца XVI-XVII веков.
21. Die Kalte (нем.) - окатить холодным душем.
22. Авель (древнеевр. Эбель - дыхание или тщеславие) - второй сын Адама и Евы. Был убит братом Каином (Бытие, 4:1-16). Поклоняясь Богу, каждый из них приносил ему первые плоды своих трудов: земледелец Каин - с поля, пастух Авель - от стада. Бог уважил Авеля, а не Каина, рассказывает Библия. Каин рассердился и убил брата.
23. Рем (обычно в сочетании с Ромулом) - братья-близнецы, считающиеся основателями Рима. Сыновья бога войны Марса и Реи Сильвии, дочери Нумитора, царя Альба Лонга. Когда Ромул и Рем решили основать город на берегу Тибра, то первый выбрал Палатинский холм, а второй настаивал на Авентинском. В ссоре Рем был убит, а Ромул стал царем.
24. Perichoresis (греч.) -- обоюдное взаимопроникновение, существование одного в другом (лат. -- circumincessio). Идея perichoresis находит свое отражение, например, в Троице. Согласно некоторым теологам, все три ее небесные компоненты неразрывно связаны и берут свое начало друг в друге, будучи тем, что они есть только благодаря отношениям, установившимся между всеми тремя. Этимология слова perichoresis указывает на близость его к значению «танцевать» ("perichoreo" - циклическое движение или повторение события). Таким образом среди теологов появилась трактовка perichoresis, как «божественного танца», одинаковое участие в котором членов Троицы являет собой принцип равенства между ними и отсутствие какого-либо превосходства или подчинения.
25. В первой версии Оден заканчивал первое и последнее трехстишия рефреном «День наступил для радости и скорби». Все же остальные строфы оставались двустишиями. В последней, более сильной версии все стихи - терцеты с одинаковым рефреном «В одиночестве, за компанию».