люди – лишь одушевлённые штативы
для передвижения глазных яблок.
Г.Рот, «автобиография альберта эйнштейна»
1
«Я подходил к предметам вплотную с камерой в руке, пытаясь сфотографировать
их вместе с аурой, но не вторгаясь в неё. Я хотел оставаться независимым
от формальных правил фотографии и не делать чего-то особенного, наоборот
– находить особенное в повседневном», — говорит Герхард Рот о своей
работе над материалом к роману «Общепринятая смерть». И дальше: «Я увидел
узор, нарисованный морозом на стекле, и провёл над ним наблюдение сквозь
объектив. Я не столько исследовал красивый рисунок, сколько выучил его
наизусть при помощи оптического устройства.» Или (про поездку
в Америку и материал к «Далёкому горизонту»): «Всё, что я видел, я записывал
в блокнот, потом только писать стало недостаточно, я начал делать снимки.
Я вернулся с материалом, запечатлевшим сотни подробностей американской
декорации – оставалось лишь придумать сюжет.»
Образы – зрительные ощущения – исходный пункт работы над книгами для
Герхарда Рота.
«Кино! Марлон Брандо и Джеймс Дин на экране были для меня олицетворением
жизни,» – говорит Рот в интервью Георгу Пихлеру. Цикл романов «Архивы молчания»
в большой степени спровоцирован юношеским впечатлением от «Нюрнбергского
процесса». «автобиография альберта эйнштйна» частью основана на графике
и картинах психически нездоровых людей, которые Рот специально изучал –
с целью достижения «разрыва связи» между текстом и читателем. Материалом
для серии романов, написанных на основе путешествий в Америку, послужили
фотографии (около 15000 фотографий сделал Рот за 20 лет писательства) —
точечные отметки на координатах пространства, краткосрочные вылазки в окружающее
из церебральной паутины внутреннего мира…
2
В этом контексте преднамеренным и символичным выглядит факт, мрачный
жест судьбы, заставившей Рота впервые (ему ещё неоднократно предоставится
такая возможность) вполне ощущить страх смерти: 1949 год, скупое послевоенное
время, о конфетах думать не приходится, поэтому семилетний Герд перекатывает
во рту фотографическую линзу – вместо леденца. Внезапно подавившись ею,
он впадает в шоковое состояние, скованный шоком, пытается дать понять матери,
что произошло, но она занята делами и не уделяет ему внимания; хорошо,
что рядом оказывается его отец, — он понимает, в чём дело и вынимает линзу
из полузадохшегося горла… Неслучайностью выглядит и то, что отец трижды
спас жизнь своему сыну, у которого в результате сложилось очень неоднозначное
отношение к отцу – с одной стороны, Роту причиняло боль постоянное молчание
отца о его военном прошлом, с другой стороны, теперь уже четырежды
был он обязан отцу жизнью.
3
Нельзя сказать, что обострённое зрение преподносит Роту лишь приятные
видения. С пристрастием вуайериста он коллекционирует события, а точнее
– их физическую оболочку, отображение на сетчатке. Затем – с тонкой эстетичностью
— Рот фиксирует эти картинки, переводя их в аналоговую словесную систему.
Следующий шаг: «я стою у подоконника и даю образам течь сквозь меня
так, как электрический ток течёт по проводам.» И текст проползает по
завихрениям внутренних мозговых пространств – слово вслед за образом: «…я
бреду сквозь камеры моего мозга, сам себе незнаком, вскрываю свою ореховую
скорлупку, вижу ореховидное страшилище… иногда мне слышится пирилилилимпим…
лирилирипимпим – отдалённый звук рояля – но теперь продолжим движение на
машине слова.»
4
Как же он выглядит, скрытый мир в голове Рота, глубоко за глазными
яблоками, сетчаткой, толсто сплетёнными волокнами глазных нервов?
«…я был болен, моя мать умерла, и я работал над книгой, которую
надеюсь полностью закончить к сентябрю, поэтому отвечаю с таким опозданием,»
– так начинается письмо, которое я недавно получила от Герхарда Рота, и
для меня эти слова звучат прямо-таки увертюрой к его книгам. Жизнь Рота
с детства («Всю свою жизнь я питаюсь детскими страхами,» – говорит Рот
в уже упомянутом интервью) полна катастроф, болезней и соответствующих
реакций на эти события – побега в себя от окружающих, и дальше —побега
от себя: смена идентичности, алкоголь, путешествия в одиночку в незнакомые
страны, обеспечивающие его новыми ощущениями, полной анонимностью, выпадением
из «реальной» жизни. Результат этих «отъездов» – романы.
5
Родившийся в 1942 году Рот провёл детство и юность в атмосфере натянутого
молчания, Geschitsluege, как говорят австрийцы о том времени – попытки
забыть, отвергнуть причастность к фашизму и всем его кошмарам. Эмиль Рот,
врач, отец Герхарда и двух его братьев, состоял в национал-социалистической
партии и, несмотря на то, что отрицал всякую причастность к делам наци,
и, видимо, действительно не имел несмываемых кровавых пятен на руках, в
семье о своей тогдашней деятельности он не говорил вообще. Если в Германии
сразу же после второй мировой войны в общественном сознании образовался
(точнее – был образован) уродливой формы комплекс вины, перемешанный с
амбицией и высокомерием, то в Австрии всякая историческая вина патологично
отрицалась. «Мы были первой жертвой Гитлера» – эту идею выражала политическая
линия вплоть до 1986 г., пока тогдашний кандидат в бундеспрезиденты Курт
Вальдхайм не разрушил стену неприкосновенного молчания заявлением о причастности
к наци, как своём собственном, так и государственном. Вальдхайм победил
на выборах. Рот написал «Архивы молчания» – в них, среди прочего, описываются
различные позиции, с которых обыватель смотрит на национал-социализм. К
этому времени (1992 г.) за Ротом закрепилась слава политического писателя,
которыми так славится австрийская традиция – «экспериментальная фаза» с
«эйнштейном» и «Началом Первой мировой войны» осталась далеко позади…
6
От катастрофы в общественном сознании – к личным катастрофам. В 1945
году матери Герхарда со всеми 3 сыновьями пришлось отправиться из Граца
в Вюрцбург-Майнбернхайм, к отцу семейства. На пути поезд, в котором они
ехали, попал под огонь английских бомбардировщиков. Падающие бомбы и люди
– вот первые образы из детства, отпечатавшиеся на сетчатке и в подкорке
Рота с фотографической точностью на всю жизнь. Отчасти их описание вошло
в роман «Общепринятая смерть».
Трижды за первые 20 лет жизни Герхард оказывался вплотную к смерти:
в семь лет, когда чуть не умер, подавившись линзой от фотоаппарата, второй
– в 14, когда захлёбнулся в волне на генуэзском побережье, и третий – в
19, когда его сердце внезапно остановилось. Всё его детство прошло в болезнях
и травмах – он перенёс 15 переломов разных костей. Двенадцати лет Рот с
братом наблюдали, как двух молоденьких велосипедисток буквально в нескольких
метрах от них переехал трамвай и долго тащил за собой один изуродованный
труп, в то время как другой, гладко перерезанный надвое, аккуратно остывал
у путей. По ночам Герду мерещились трупы, поднимающие крышку бабушкиного
сундука в коридоре тесной квартирки. В 1956 году, проходя мимо кинотеатра,
всегда интересовавшийся фильмами Рот зашёл (привлечённый подписью: «документальный
фильм») на показ «Нюрнбергского процесса» – не имея ни малейшего представления
о характере этого «документа эпохи». Одинаково сильным поражением оказались
для него и ужасы концлагерей, и заключающая назидательная процедура повешенья
нацистских преступников (схожим впечатлением делится герой воннегутовской
«Mother Night» Ховард Кэмпбелл). Бегом прибежав домой, Рот пытается заговорить
на эту тему с родителями – и – натыкается на молчание. С этого момента
начинается глубокий конфликт с семьёй.
В 21 год он женат, уже будучи отцом, в 25 — имеет троих детей. Тайком
от не поощряющей подобную деятельность супруги, пряча дневники ночью под
подушку в квартире родителей жены, а днём – между учебниками по химии и
биологии в университетской библиотеке, он начинает работу над «Записками
лишнего человека».
7
«я имею ввиду исключительно синтетическую действительность в моей
голове. поcмотрел бы кто-нибудь на кошку, запертую у меня в санузле, льнущую
к ножкам ванны! верёвка над ванной, прищепки, бельё на верёвке, отслоившаяся
масляная краска на стенах, раковина, кран… и кроме того, кроме того, сами
вздудости бетонного пола! потом – старый комод, корзина для белья, мокрая
тряпка, свисшая с края ванны, слипшийся обмылок, аптечка, газовый бойлер,
расчёска, щётка для волос, полотенца… мне всё прекрасно видно сквозь замочную
скважину, кошкины движения, мне даже слышны звуки… кошка лапами, полотенце
падает на пол… я уже несколько часов сижу у замочной скважины. я не отдаю
себе в этом отчёта. зачем? это не имеет ничего общего с действительностью.»
Не очень обращая внимание на действительность, Рот сидит на краешке
ванны, сочиняя «Записки», заперевшись от домашних на задвижку. Однажды
в ванной прорывает трубу, и весь текст «Записок» оказывается уничтоженным.
После периода отчаяния Рот начинает работу сначала – совсем по-новому,
лишь реконструируя по памяти отдельные отрывки и сильно отойдя от первоначальной
формы. Это будущая «автобиография альберта эйнштейна». Тем временем Рот
успел забросить медицинский факультет и перейти на работу в компьютерный
центр. Это находит отражение и в «эйнштейне»: «я говорю на коболе. фортране
и алголе. аутпут знай вылетает из моего тела. следите за агрегатом! мы
обрабатываем данные в режиме realtime. и? стираем из памяти. и? делаем
сознанию reboot.»
Рот неоднократно заявлял, что все его герои – автобиографичны, но в
случае «эйнштейна» героем является скорее человеческий орган, чем сам человек,
не мышление, а мысляший аппарат в физиологическом, химическом, электрическом
действии. Эйнштейн из «эйнштейна» никакой не Эйнштейн и в сущности вообще
не человек, а «штатив для передвижения глазных яблок» и серого вещества
ганглионных клеток. Ни разу за всё повествование никто не обращается к
нему по имени. Зато постоянное употребление личного местоимения «он» и
возвратного «себя» выглядит патологической фиксацией.
Как настоящий австрийский традиционный писатель, Рот склонен к депрессивной
прозе, драме смерти, одиночества, страхов, болезней. Разлагающееся слово,
разлагаюшееся время – с одной стороны метафора теории относительности Эйнштейна,
интерпретированная Ротом по-своему, из мрачного подполья в духе Достоевского
и Гамсуна, с другой стороны – аналогия мозга, разрушаемого процессами шизофрении.
Для работы над «эйнштейном» Рот отправляется в клинику психиатра Лео Навратила
и изучает работы (картины и тексты) его пациентов. То, что его больше всего
восхищает в них – отсутствие страха быть непонятым, выражение индивидуальности
так, как этого хочется автору, а не так, чтобы выразить мысль и быть понятым
окружающими. «эйнштейн» – повесть эгоцентричного одинокого мозга, заблудившегося
в странных процессах шизофренического организма.
8
Медик по образованию, Рот нередко прибегает и к эпитетам из области
медицины – а чаще паталогоанатомии, к использованию в своих книгах названий
невероятно загадочных лекарств и описаниям болезней. Его работа в компьютерном
центре – после того как он прервал обучение – снабдила его богатым запасом
технической терминологии, которую он также с удовольствием вплетает в структуру
прозрачного текста. В обоих случаях это – один из способов внесения элемента
абсурда и пародии: в «автобиографии альберта эйнштейна» главный герой умирает
от повторяющегося необоснованного носового кровотечения. Для наглядости
описанного в «эйнштейне» процесса дезинфекции бытовых предметов Рот приводит
иллюстрацию аппарата, работающего от батарейки «Варта» – настолько же нелепого,
насколько нелепа и последующая инструкция по его использованию. Неоднократно
в романе встречаются абзацы (как, например, длинный список разновидностей
насекомых или же список несвязанных между собой специальных слов из разных
ветвей науки), чьим единственным воздействием на читателя можно считать
случайные ассоциации, фонетические созвучия, визуальное восприятие латыни.
Из других средств расщепления текста следует упомянуть венский диалект
(который мне удалось лишь отчасти передать при переводе при помощи масковскава
аканья), разговорную речь, бессвязные ругательства, строчки из междометий…
Это намеренное разложение слова навело критиков на сравнение Рота с
Уильямом Берроузом (Р. Вайхингер).
«впрыснем пуромицин в мозг, стереть всё, стереть всё, отменить совокупность
идей, изничтожить ассоциации, разрушить табу, заново воспринимать, перенасыщаться,
традиционное содержание разложилось, разложилось, разложилось, открывать
новые соотношения, я как слагающий, распределяющий порядковые номера! как
я ненавижу логические связи!!» (Г.Рот)
«-- Слово рушится -- Фото рушится -- Прорыв в Серой Комнате
–» (У. Берроуз)
Вообще, критика чрезвычайно поспешно обратила внимание на Рота, назвала
его «экспериментатором» и тотчас изобрела множество сравнений: самое смешное,
пожалуй – с Александром Гумбольтом (П.Лемле), немецким самоотверженным
учёным и гуманистом XIX века. Чаще же всего упоминается имя Томаса Бернхарда
(1931-1979) – известного как «путешественника по подсознанию» австрийского
писателя, так же, как и Рот, принявшего участие в политическом ренессансе,
так же, как Рот, писавшего об одиночестве, болезнях, самоубийцах.
9
Что касается литературных привязанностей самого Г.Рота – их можно считать
бессвязными и даже неряшливыми: он называет подряд Сартра, Гамсуна, Хэммета
и Чандлера, Йозефа Рота, Хэмингуэя, Камю, Достоевского, Росса Макдоналда,
Макса Фриша, Генри Миллера, По, Бодлера… Из современников определённые
точки касания сам Рот находит с Конрадом Баером, Освальдом Винером (оба
из «венской группы»), Петером Понгратцем и Вольфгангом Бауэром (эти двое
из «грацевской группы»).
«Венская группа» и «грацевская группа» – два писательских объединения,
возникшие в Австрии в послевоенные годы (венское – в 1950-м, грацевское
– в 1960-м годах), имеющие более-менее одинаковую программу: творческий
союз авторов, ищущих пути выхода из тесной, зажатой цензурой, скованной
религиозными, сексуальными запретами литературы. «Венская группа» делает
упор на продолжении традиции дадаистов и сюрреалистов, среди средств и
стилей выражения – конкретная поэзия (Винер, Рюм, несколько инсталляций
совместно с Э.Яндлем), стихи на диалекте (Рюм, Артманн), «художественные
непристойности». Грацевская группа возникла как общность писателей, относящих
себя к авангарду вообще, не связанных друг с другом стилем или же программой.
У её истоков стоит Альфред Коллерич, организовавший форум «Городской парк»
– полуразвалившееся кафе было приведено им – за свой счёт — в подобающий
вид и использовалось как сцена для выступлений молодых писателей и художников.
В 1960 году Коллерич издаёт первый выпуск «манускриптов», журнала «Городского
парка»; позже к «грацевской группе» присоединяется и Г.Рот – его работы
выходят в «манускриптах», но сам он, с его склонностью к аутсайдерству,
остаётся скорее в стороне. Кажется, эта отстранённость объясняется и тем,
что Коллерич – до публикации «эйнштейна» в 1972 году издательством «Суркамп»
– несколько раз отказывал Роту в просьбе опубликовать роман в «манускриптах».
10
В 1971 году друг Рота тайком делает копию рукописи «эйнштейна» и отсылает
её в «Суркамп». Через полгода «остолбенения» от издателей приходит
сообщение о том, что Томас Бекерман хочет лично познакомиться с Ротом –
автором романа, написанного от руки и едва читабельного из-за обилия внесённых
от руки поправок. Бекерман чрезвычайно удивлён встретить не «сумасшедшего»,
а писателя в здравом уме, способного не только написать, но и интерпретировать
текст. Вернувшись в Грац, Рот срочно пишет небольшие «How To Be A Detective»,
«Артистик» и «Начало первой мировой войны». После длительной паузы, наполненной
парализующим молчанием, Рот получает письмо, в котором говорится, что «эйнштейн»
и «Артистик» приняты и будут изданы. Рот кладёт письмо в карман, уходит
в близлежащий общественный бассейн и падает замертво на травке: «Как-то
измучился».
11
С этих пор Рот начинает писать роман за романом. Он получает стипендии
от разных организаций, которые позволяют ему поехать в Америку – путешествие,
о котором он давно мечтал. «Далёкий горизонт» и «Новое утро» – два американских
романа Рота — скорее истории ухода в одиночество, чем путевые записки.
В 1978 году Рот уходит одновременно из семьи и с работы в компьютерном
центре. Роман «Зимнее путешествие» – вместе с двумя американскими – триптих
о побеге из реальности.
В 1980-м из-за проблем со здоровьем Рот уезжает в деревню, где знакомится
с совсем другой, нежели привычная для него городская, жизнью и пишет «Океан
при штиле».
В 1984-м, особенно много внимания уделяя фотографиям, Рот пишет «Общепринятую
смерть» — «монументальную фреску австрийской деревни», как говорит
Р.Вайхингер.
В 1992-м выходят «Архивы молчания», семитомник, освещающий – опираясь
на многие сотни страниц архивов – белые пятна австрийской истории.
Сейчас Рот живёт в Вене, готовится к печати новый его роман. По его
книгам снято несколько телефильмов, он носит очки и обожает яркий свет.