Speaking In Tongues
Лавка Языков


Чарльз Тейлор

Беседа с Джонатаном Коу

«Guardian», 12 марта 2002 г.  

 

Перевел Игорь Алюков



 
Если и существует современный писатель, который может сравниться с Джонатаном Коу в умении сочетать острый, а иногда и злобный комментарий в адрес общества с классическими, полноценными удовольствиями, которые романы должны доставлять читателями, то я его не знаю. Четвертый роман Коу «Какое надувательство!» (в США издан под названием «Наследие Уиншоу») представлял собой масштабной повествование в духе Диккенса о молодом писателе, ведущего уединенный, отстраненный образ жизни, которого нанимают написать истории чудовищной британской семьи, воплощающей собой этих времени правления Тэтчер. Система обмана общества в эпоху Тэтчер показана в сконцентрированном виде на примере одного из членов семьи Уиншоу, который объявляет о планах отменить бесплатные школьные обеды. Своим подручным он пишет, что выгода состоит не только в том, что можно будет сэкономить средства, но и в том, что целое поколение детей из рабочих семей и из семей с невысоким достатком будут каждый день питаться только шоколадом и хрустящим картофелем. А это приведет к тому, что они вырастут физически ослабленным и умственно заторможенными… «Каждый генерал знает, что ключ к победе – деморализация противника». Роман заканчивается фантастической местью, такой жестокой и кровавой, что вы не знаете, то ли восторгаться, то ли ужасаться.
В своем новом романе «Гнилая компания» (первая часть которого является по сути одним большим романам – сейчас Коу работает над второй половиной) автор обращается к 70-м годам и в первую очередь к тому тяжелом политическому и общественному положению, которое парализовало Британию и, помимо всего прочего, поразило панк. Описывая группу молодых студентов, ровесников Коу, роман является одновременно ярким портретом того общества и воспоминания о юношеских открытиях (хотя далеко не ностальгических). Трепет перед юношескими открытиями сочетается с легким страхом перед взрослением, с чувством расставания с людьми и увлечениями, которые когда-то казались твоей неотъемлемой частью.
Что объединяет Коу с его предшественниками, так это его вера, что он призван «доставить удовольствие читателю». В его романах можно найти сложный сюжет, твердую веру в то, что случайность и совпадение определяют судьбу, и радость, когда растворяешься в повествовании. Помимо работы над романом «Замкнутый круг» Коу пишет биографию Б. С. Джонсона, забытого ныне английского писателя, который в 1973 году в возрасте 40 лет покончил жизнь самоубийством и который, по признанию Коу, оказал на него большое влияние. Коу беседовал со мной из своего лондонского дома.
В Соединенных Штатах отношение к 70-м претерпело несколько этапов, начиная от полного поношения до подражания свойственного им шику. Что подвигло вас написать роман об этом десятилетии?
Да-да, мы тоже прошли через эти этапы. Не знаю, отставала ли Англия от Штатов, или была впереди. Мода на шик 70-х у нас прошла, теперь в моде шик 80-х с плавным переходом в 90-е. Ситуация меняется так быстро, что простому писателю за ней не угнаться. В основном потому, что я не принадлежу к тем писателям, способным писать о времени, о котором у них нет личных воспоминаний. И я хотел вернуться в недавнее прошлое, так как хотел написать роман о том, как из подростка получается человек среднего возраста, а это означало, что персонажам, которым в начале романа 12-13 лет, должно к концу второй книги (настоящее время) быть чуть за 40. Поэтому мне волей-неволей пришлось обратиться к 70-м годам, так как это самый ранний период, о котором у меня сохранились отчетливые воспоминания. 60-е я помню очень смутно. Так что мною скорее двигало желания отразить этот период в жизни конкретного человека, чем этот период в истории, британской культуре и т. д. Но при все при том меня притягивает эта эпоха, к которой у меня сложное отношение. Потому что тогда я был подростком, делающим все те волнующие открытия, которые свойственны этому возрасту, но в политическом смысле это была эпоха застоя и противоборства. Тогда было много волнений, среди эмигрантов, в промышленности, и о том, и о другом я упоминаю в своей книге. И когда наложил личный воспоминания на исторический контекст, я понял, что передо мной целый набор интонаций, гремучая смесь, которую предстоит соединить в единое целое.
Описание политического и общественного застоя 70-х годов, все эти забастовки, отключения электричества и так далее, мне попадались еще только в одном месте – в описаниях о происхождении панк-музыки.
Документальные описания?
Да. Особенно в очерках Грэйла Маркуса и в книге Джона Сэвиджа «Английская мечта».
Я большую поклонник обоих этих писателей и особенно книги Джона. Да, я не знаю, почему первыми до этой эпохи добрались авторы документальной литературы. В наше время такое часто происходит. Иногда мне кажется, что нам, авторам художественной литературы, недостает авантюризма наших коллег, желания заняться забытыми периодами истории, но… в конце концов мы все равно до них добираемся. [смеется]
Хочу сделать вам комплимент; надеюсь, он будет удачным. Вы более, чем кто-либо из работающих сейчас авторов, представляетесь мне политическим писателем. Но вы пишете не памфлеты. Вы пишите романы, но романы, в которых дается широкая панорама общественной жизни. Меня интересно, что служит этому причиной: убежденность в том, что современная литература слишком ушла в себя, или просто другие писатели не хотят давать широкую картину?
Видите ли, у меня нет таланта к документальной литературе, в этом моя проблема. Я сейчас пытаюсь написать документальную книгу, в промежутках между романами, и по сравнению с работой над художественным произведением это все равно что идти по зыбучему песку. Я оторвался от нее на пару недель, чтобы написать сценарий к фильму, и радость от возможности выдумывать диалог и заставлять персонажей поступать так, как тебе вздумается, была просто непередаваемой. Не знаю, у меня нет представления о том, чем занимаются мои коллеги, хотя мне нравится читать отдельных авторов и все такое. Роман «Какое надувательство!» был написан в ответ на уйму политизированных и довольно мрачных романов, посвященных тэтчеризму, которые начали выходить с начала 90-х. Я ответил на них довольно сложным образом, потому что с политической точки зрения я полностью на их стороне, но как читателя они оставляли меня равнодушным.
Вы можете назвать некоторые?
Да нет, не думаю. [смеется] Но я считаю, что нет причин, тем более что 80-е были во многих смыслах энергичным, активным, безжалостным, динамичным десятилетием, нет причин, почему бы часть этой энергии не направить на создание романа, хотя я отзывался неодобрительно о подобной литературе. Наверное с тех пор умение, нет, не развлечь, слово "развлечь" не передает всех оттенков, с тех пор умение доставить удовольствие читателю стало важнейших моих приоритетов, когда я сажусь за работу над книгой, сажусь читать книгу, и я стараюсь об этом не забывать, когда занимаюсь тем, чем я занимаюсь. Чрезмерная экспансивность моих книг в какой-то мере свидетельствует о неумении подчинить себе воображение. [смеется] Я просто не могу сдерживать себя в рамках. Когда я получаю в руки материал, я прилагаю все усилия, чтобы упорядочить, выстроить его логически, потому что я считаю, что как раз логику и порядок читатель ухватывает довольно быстро и получает от них очень большое удовольствие. Но в то же время мне трудно удержаться в рамках книги, именно поэтому я не пишу коротких рассказов – они неизменно превращаются в романы.
В этих книгах нет ничего лишнего; случайные встречи и совпадения всегда играют свою роль в построении сюжета. Один из персонажей книги «Гнилой компании» говорит: «Только люди, которые глубоко любят и знают традиции, понимают их достаточно хорошо, чтобы осознать: иногда для их сохранения требуются жестокие меры». Когда я прочел эти сроки, я подумал, что эти слова могут относится к тому, как вы пишите. С одной стороны, в ваших книгах много современных приемов, но одновременно мы пишите романы XIX века. Они глубоки, в них можно раствориться. И сразу же на ум приходят такие писатели, как Диккенс и Энгус Уилсон.
Многие сравнивают меня с Энгусом Уилсоном, что ставит меня в затруднительное положение, так как я пытался читать его книги, но они мне не понравились. Но бывает, что читаешь книги не в то время или по не тем причинам. Но у меня впереди осталась кое-какая жизнь, и когда-нибудь я, несомненно, доберусь до Энгуса Уилсона. Несомненно, потому что, судя по множеству отзывов, существует близость между тем, что делал он, и тем, что делаю я. Диккенс, понятно, – великий писатель. Меня смущают сравнения с Диккенсом, потому что он один из величайших авторов всех времен, да и глупо сравнивать современного писателя с кем-либо… Его сила, не просто сила воображения, но и работоспособность, делает его в моих глазах почти мистической фигурой. Я не могу поверить, что Диккенс жил и сделал то, что сделал. Писатель же, к которому я чувствую наибольшую близость – вы сказали, что мои книги – романы XIX века, мне кажется, они романы XVIII века – это Филдинг. Этот парень, Генри Филдинг, сделал для меня многое. Именно о Филдинге я писал диссертацию. Именно он не вдохновил меня заняться сочинительством, а полностью перевернул мои представления о том, как надо писать, указал мне путь, которому я с тех пор следую.
От чего к чему?
Я открыл для себя Филдинга, когда мне было 16 лет, вот вам иллюстрация к «Гнилой компании», ко времени, о котором мы говорим, а также к мысли, которая проходит через все мои книги, что многие значительные вещи в нашей жизни происходят случайно. Невнимательный учитель по ошибке сообщил нам, что в следующем полугодии мы будем проходить Филдинга, а когда мы пришли после каникул, он извиняющимся и сконфуженным тоном сказал, что на самом деле мы будем проходить Джейн Остин, так что нам надо пойти прочесть «Эмму». Все остальные были в ярости из-за того, что зря потратили несколько недель, но я таким образом познакомился с «Джозефом Эндрюсом»; конечно, я бы все равно его прочитал, но именно в тот момент он явился для меня откровением. До тех пор я писал юмористические вещи, забавы ряди, видимо. На ум приходит Кингсли Эмис, хотя я никогда не был большим поклонником Кингсли Эмиса. Думаю, я пытался подражать Ивлину Во, а в итоге писал, как Кингсли Эмис. А затем Филдинг открыл мне глаза на то, как надо выстраивать роман, показал, можно создавать масштабный многоплановый сюжет и запутанные отношения между героями. Тогда мое представление о романе претерпело кардинальную перемену.
Изображение семьи Уиншоу в «Каком надувательстве!», доктора Даддена в «Доме сна» и некоторых персонажей «Гнилой компании» находится на грани между карикатурой и утверждением, что лишь в минуты опасности проявляется их подлинная сущность.
Да, верно. Это было сознательным эстетическим решением – вывести в «Каком надувательстве!» две различные группы персонажей и посмотреть как они будут сосуществовать, как будут взаимодействовать друг с другом. Положительные персонажи, если можно так выразиться, – это обычные, выпуклые, трехмерные, психологические достоверные люди XX века из плоти и крови, тогда как члены семьи Уиншоу – это диккенсовские негодяи XIX века или, если выражаться терминами XX века, карикатурные персонажи, больше похожие не марионеток. Этот подход я продолжил в романе «Дом сна», где вывел образ безумного ученого Грегори Даддена, в каком-то смысле родственник Уиншоу из предыдущей книги, и, оглядываясь назад, я каждый раз чувствую, что он вписался в роман не столь удачно, как следовало бы. В «Гнилой компании» такие персонажи тоже есть, но здесь в их описанию мы уже приближаемся к реализму.
Я наткнулся на строчку из романа Ребекки Уэст «Возвращение солдата», когда женщина из высшего класса так описывает женщину из низшего класса «Я… ненавидела ее так, как только богатые могут ненавидеть бедных, как насекомое, выползающее из щели, которая служит им домом, и уродует свет божий». Мне пришло в голову, что эти слова мог произнести один из Уиншоу, или Маргарет Тэтчер. Поскольку эта беседа будет опубликована в Америке, не могли бы вы кратко охарактеризовать правление Тэтчер. Здесь ее считают чем-то вроде британского Рейгана, и мне всегда казалось, что это сравнение далеко от истины.
Она была владелицей магазина в Линкольншире, об этом надо всегда помнить. Такой она и осталась. Провинциальной, ограниченной и лишенной воображения. Недостаток воображения определенного рода, неумение почувствовать, как могут чувствовать себя люди, которые не разделяют ее ценностей – вот что отличает период ее правления.
Жестокость?
Да, маниакальная твердость и деловитость, которая является обратной стороной жестокости, которая с легкостью становится жестокостью. Несомненно, очень энергичная и волевая личность, которая с нашей точки зрения совсем не похожа на Рейгана. Насколько она была моложе, на 10 лет, что-то вроде этого? Любители переписывать историю уже готовы добраться до эпохи ее правления, и это правление, вероятно, подвергнется пересмотру, потому что она для нас уже история, она почти не появляется на политической сцене, она как бы исчезла и выступает не так часто, как прежде. Одни британский писатель недавно начал интересную дискуссию, когда почти назвал ее феминистской иконой, во всяком случае, он утверждал, что она много сделала для того, чтобы побудить деловых женщин, а также женщин из среднего и рабочего класса занять большую долю на рынке труда, гораздо больше, чем целая толпа высоколобых феминисток.
Могу сказать, что сказала моя тогдашняя подруга-англичанка, когда Джули Берчилл сказала то же самое в 1988 году.
Да, это высказывание в духе Джули Берчилл. Так что сказала ваша подруга?
Бред сивой кобылы.
[Смеется]. Думаю, что по сути Тэтчер побудила некоторых женщин стать такими же безжалостными и неприятными, как худшие из бизнесменов и политиков. Лично я не могу считать ее достойным образом для подражания. Дело в том, что в экономическом смысле мы продолжаем ее политику. Нынешнее правительство ревностно ей следует. Тони Блэр настолько откровенный продолжатель ее дела, что ее личность перестала вызвать прежний интерес. Тэтчеризм перерос своего создателя.