во тьме, из мглы, не знавшая любви, не зная как любить,
Не ведая, что смерть близка, как вдох
Она — лежит, прозрачная во тьме
Его приход раскрасит небо в кровь.
существуй в рекламном ритме,
где каждый кадр — суть обман,
Великий океан в конце тропинки
Ногу в стремя. Зерно в песок.
Зверю — стрелы. Птицам — силок.
Ночь на замок.
Рубаху на бинты.
Форели — сети. Собакам — следы.
Облако мордой ткнулось в окно.
Боль! открой свое имя!
Вниз по реке
семенем в лед
Вниз по реке
в обнимку со мглой
Вниз по реке
в уголь и в нефть
Газом горючим, болотным огнем:
Боль! Оставь это тело!
дверь в рваное лето в конце коридора,
успеешь дойти и воскликнешь «HOORRAY!»
Награда — стылый coup de grace
Алое сердце тьмы оправлено в грудь болот
Поступь времен и топот боев,
Историй пергаментный прах —
Таянья грязен лед.
Боги весны и лета обходят тебя стороной
Великая Мать-Болото
В серой фате ослепленной, немой —
Алое сердце тьмы.
Ритмы еле слышны.
Инвазия в грустный век
Архаики темных лет —
Танцующий в такт огню
Тени вневременья свет.
кровь горлом в центре летней песни
и кода повисает воздаянно
Как безнадежный вор в петле
Танцы при закрытых дверях
Тени на потолке
Белые пальмы в оконном стекле
Жаркое небо в южной стране
Осколки зеркал, осколки.
Птица влетает в окно.
Оглушает задворки
Собачьего воя дно.
Гиблый край разверзает уста, шипя зеленой губой. — Прорва! Великая
мать! У каждого трупа своя красота, влюбленный движет своей тропой. Охотник,
как Ангел, пикирует, Змея потрясает мир, и все же, спокойный, под каменной
бабой спит Велемир недовнедрив языка.
Мы — продолжение; летчик песка тает в среде земноморья, холм обтекает
гнилая река, бродит юный Маяковский в желтой кофте Бурлюка, за пятак косые
скулы вырезая.
Ясака
не дождавшись, хан раскосо гонит Nach Moskau коня.
имя зверя — цифра страха
Nothing — в центре
первородна и велика
мать цивилизаций сонна
что малевичев квадрат
Круги сужаются. Уходит солнце в дым.
Невнятно. Как удод. Бормочет
Сибирская весна.
Болота сквозь туман — вращаются
или шаги во мгле
блуждают по пейзажу, возвращаясь
к зыбучим окнам стылых вод,
так, к полу сну, к игле,
не в силах не вернуться наркоман:
последний вдох мешается с глотком —
на дно, на дно. И:
«Боже! где оно?!»
Не я придумал эту ночь и все ж
она танцует в такт огню построенному мной
магические звуки на снегу
впиваются как гвоздь в стопу
и прорастает от земли и вверх
по горлу к языку
мифическая правдоложь
Не я придумал эту ночь но вот — бегу
и сердце алой тьмы
качается на нити в такт огню
Небесному коню
необходим небесный всадник и псы.
Флажками тучек окружив луну,
по топкому туману, в стылую страну
несет погоня крики темных лет.
История идет ко дну
и прекращается. Круги сужаются.
Ржавеет сталь. Сибирская весна
разлита нефтью. Снег горит.
Осколки зеркала предсказывают —
«Смерть»
Пичуга стучится в окно —
«Смерть»
Предок или мертвый любовник, заглядывая в сон, на «огонек»
«Смерть»
Собачий вой между дымов:
«Смерть»
Туман, Болота. Камни на снегу — чешуи ящера,
в зубах — огонь светила.
Семь стройных оленух шамана ждут.
В высоком мире
Дух
блуждает меж огней и тьмы по полю плотной мглы. Плыви.
Туман. Тень.
Тень. Туман.
По звездной дороге — шаман. Шаман
по белому, по красному
соболя и олени
лисы и лоси
в тумане, в туман. Огненная вода —
в небе тропа, в земле — река,
кольца трех миров;
Шаман, Шаман!
На гибких ветвях смутны слова темных веков.
Любовь. Нелюбовь.
Порох. Бронза. Сталь. Золото. Янтарь.
Дно трясины — граница нижних миров,
Алое сердце тьмы — вне памяти, вне мечты.
Кануло — вне историй. И не ищи следы.
Русло гиблой реки. Время спряталось в камыши.
«Погибель! Погибель!»
вопела труба
Иерихон — пал
волн ковыли зализали степь
рана — застыла
кровь — заросла
трупы — прямые
как землемера шаги
строгие трупы
вроде межи
по лестнице сучьев
пьяный шаман
в высокие лезет миры
что он увидит?
Там —
Имя — скачка и колдовство
с вороном на плече,
воздух, осколками из под копыт
оралит земли рябое лицо.
Лай обретает особый смысл,
тлеет границы кольцо
ноту одну и ту ж
рог захлебнувшись хрипит.
Скачка — имя и колдовство,
туже петля охот.
Граница пылает щекой
встретившей ладонь.
Схватка назначена. Не избежать
Дикого Патруля.
Кого они видят, эти глаза?
Кого?
В пустынной смеси земли и вод?
Кого?
Все эти:
Крики и кровь, хрипы и страх, вновь Сталь, Бронза, Золото, Бумага,
Ткань —
Только в сознании,
А вокруг?
Мгла. Морок. Туман.
В каждом омуте — тень спины
подпирающих мир китов.
Голос хрипит в первобытном пространстве,
гаснет, пепел идет на охоту
и не находит следов.
Хаос вморожен в лед.
Бивень мамонта,
серых гусей гомонливый лет,
бой оленей, подмигивающая луна,
последний журавль
белей
чем сама Зима.
Шариком сумерек катится смерть с холма.
Морок. Мгла. Тишина.
А облака — текут.
Текут незаметно глазу,
Спешащему осмотреться,
Спешащему в сон упрятаться.
А облака над Топью
Текут и тают, и тают
Себя в никуда роняя.
Болоту нет дела до мифов цивилизаций:
— Чем бы дети не тешились, лишь бы в Ничто вернулись,
что бы не предпринимали, — к матери возвратятся.
То ли в саване, то ли в фате венчания,
в сером шелке (это — судьба)
Дева и Мать. Изначальная как
Болота За Бытия.
Глубина — вверх и вниз — бесконечна,
на ней,
тонким шлейфом полярного дня,
снег стерильный и чистый,
смерть ли, жизнь —
ни одного следа.
Тайна тайн
и догадкам просторно, когда
факт теряется мелкой иголкой.
Так приискателя заглатывает тайга.
Ворон в небе узит круги полета
Лосось в быстром ручье
Бирюк крадущийся в одиночество
Змея шевельнувшаяся между камней
Легкое перышко сарыча
Объем объятий конечен, как пункт назначения
«Холм Без Креста».
Белое не вызывает сомнений,
как пятаки на глазах мертвеца,
как восковые свечи крещения,
жаждущие огня.
Век человеческий краток —
туман на границе зимы
чувствует обреченность, а
Мгла Изначалья рожает не мучаясь
Мглу Послекоца.
А облака текут и мы истекаем с ними,
случайные недоноска, выкидыши пустыни.
А облака текут и мы исчезаем в глубинах
болотного всхлипа и страсти истинно материнской.
А облака текут, им нет никакого дела
до копошений в навозе мелких личинок белых.
И вот: облака текут,
мы таем в туманной, в Маре:
мера судьбы отвешана.
Не возвратиться поведать
Тайну Болота и Сердца
мглой и огнем размеченную.
Ночь без лун в зрачки домов глядит как соседка в скважину замка.
Эти лужи глаз и приоткрытый рот делают странно знакомым лицо.
В грязном тумане размазанное пятно — призрак танца; холодный огонь,
растопырив пальцы слепые, пытается вычитать еле заметное дно.