Рассказ войдет в том избранного Карсон Маккалерс «Озарение
и ночная лихорадка», который выйдет в издательстве «Независимая газета».
Некоторое время ее осунувшееся юное лицо было недовольно обращено к
мягкой голубизне неба, окаймлявшей горизонт. Затем, подрагивая приоткрытыми
губами, она вновь опустила голову на подушку, сдвинула панаму на глаза
и недвижно замерла в полосатом парусиновом кресле. Переменчивые тени плясали
по одеялу, покрывавшему худое тело. В кустах таволги, раскидавшей поблизости
белые цветы, жужжали трутни.
Констанс на секунду задремала. Она очнулась от душного запаха горячей
соломы -- и от голоса мисс Уэлан.
-- Ну-ка. Вот твое молоко.
Из сонной дымки возник вопрос, который она не собиралась задавать,
о котором сознательно и не думала:
-- Где мама?
В округлых руках мисс Уэлан держала сверкающую бутылку. Налила ей,
молоко бело вспенилось на солнце, и хрустальный иней затянул стекло.
-- Где?.. -- повторила Констанс, выпустив слово с неглубоким выдохом.
-- Где-то с детьми. Мик утром устроила скандал из-за купальников. Думаю,
поехали за ними в город.
Такой громкий голос. Такой громкий, что может качнуть хрупкие ветки
таволги, и тысячи крошечных цветов лавиной рухнут вниз, вниз, вниз в волшебном
калейдоскопе белизны. Беззвучной белизны. Ей останется смотреть лишь на
окостеневшие колючие ветки.
-- Спорим, твоя мама удивится, когда увидит, где ты сегодня.
-- Нет, -- прошептала Констанс, сама не зная, почему возражает.
-- Мне кажется, удивится. Все-таки первый день снаружи. Во всяком случае,
я не думала, что доктор даст себя уговорить и позволит тебе выйти.
Особенно после того, что с тобой сегодня ночью было.
Она оглядела лицо сиделки, раздавшееся тело под белой тканью, руки,
невозмутимо сложенные на животе. И затем снова лицо -- такое розовое и
жирное -- как может не мешать ей эта тяжесть и яркость -- почему это лицо
то и дело не сползает утомленно ей на грудь?
От ненависти у нее задрожали губы, а дыхание участилось.
Через секунду она произнесла:
-- Раз уж я смогу на той неделе проехать три сотни миль -- до самых
«Горных Вершин» -- наверное, ничего плохого не случится, если я немного
посижу во дворе.
Мисс Уэлан протянула пухлую руку -- откинуть волосы с лица девочки.
-- Ну, ну, -- примирительно сказала она. -- Тамошний воздух свое дело
сделает. Не будь нетерпеливой. После плеврита ты просто обязана не волноваться
и быть осторожной.
Зубы Констанс жестко сжались. Не дай мне заплакать, подумала она. Не
позволяй -- пожалуйста, не позволяй ей смотреть на меня, когда я плачу.
Пусть она никогда не смотрит на меня и никогда больше ко мне не прикасается.
Пожалуйста, не позволяй ей -- никогда больше.
Сиделка неуклюже заковыляла по лужайке, вернулась в дом, и Констанс
забыла о слезах. Она смотрела, как легкий ветерок шевелит листья дуба через
дорогу, а те серебряно трепещут на солнце. Опустила стакан с молоком на
грудь и время от времени слегка наклоняла голову, отпивая.
Опять снаружи. Под голубым небом. Столько недель она дышала лишь желтыми
стенами своей комнаты -- всасывала их жалящими обжигающими вдохами. Разглядывала
тяжелое изножье постели, чувствуя, как оно рушится ей на грудь. Голубое
небо. Прохладная голубизна -- ее можно втягивать в себя, пока вся не пропитаешься
этим цветом. Она смотрела вверх, пока в глазах не вскипела горячая влага.
На улице издалека послышался звук машины; она узнала пыхтение мотора
и повернула голову к узкой полосе дороге, различимой оттуда, где она лежала.
Автомобиль, похоже, неуверенно качнулся, разворачиваясь в проезде, и вздрогнул,
с шумом затормозив. Трещина в одном из стекол была заклеена мутной клейкой
лентой. Над ней виднелась голова немецкой овчарки: язык дрожит, голова
вздернута.
Первой выпрыгнули Мик с собакой.
-- Глянь-ка, мама, -- позвала она громким детским голоском, почти взвизгнула.
-- Она вышла.
Миссис Лейн ступила на траву и обратила к дочери пустое напряженное
лицо. Глубоко затянулась сигаретой, которую держала в нервных пальцах,
выдула изящные серые дымные ленты, и они сплелись с солнечным светом.
-- Ну? -- безжизненно подсказала Констанс.
-- Привет, подруга, -- сказала миссис Лейн с нервическим весельем в
голосе. -- Кто это тебя выпустил?
Мик вцепилась в напрягшуюся собаку.
-- Смотри, мама! Кинг к ней рвется. Он не забыл Констанс. Смотри. Он
ее знает не хуже, чем остальных -- да, малыш?
-- Не так громко, Мик. Иди запри собаку в гараж.
За матерью и Мик тащился Говард -- с глуповатым выражением на прыщавой
четырнадцатилетней физиономии.
-- Привет, сестрица, -- бормотнул он после секундной неловкости. --
Как ты себя чувствуешь?
Почему-то глядя на этих троих, стоящих в тени дубов, она почувствовала,
что устала больше, чем за все время с тех пор, как вышла наружу. Особенно
Мик -- пытается оседлать Кинга, сжимает его мускулистыми маленькими ногами,
вцепилась в напрягшееся тело -- казалось, собака в любой момент готова
на нее кинуться.
-- Смотри, мама! Кинг…
Миссис Лейн нервно дернула плечом.
-- Мик -- Говард, уведите это животное сию же минуту -- слышите меня?
-- и заприте его где-нибудь. -- Тонкие руки бессмысленно жестикулировали.
-- Сию минуту.
Дети покосились на Констанс и двинулись по лужайке к передней веранде.
-- Ну, -- сказала миссис Лейн, когда они ушли, -- ты что, просто встала
и вышла?
-- Доктор сказал, что мне можно -- наконец-то. Они с мисс Уэлан взяли
старое кресло на колесиках из подвала и -- помогли мне.
Слова, так много сразу, утомили ее. И когда она позволила легкому удушью
перехватить дыхание, кашель начался снова. Она перегнулась через подлокотник
с салфеткой в руке и кашляла, пока чахлая травинка, остановившая ее взгляд,
не отпечаталась в памяти неизгладимо, как щель в полу возле кровати. Когда
кашель прекратился, она выбросила салфетку в картонную коробку возле кресла
и посмотрела на мать -- та стояла к ней спиной возле куста таволги, рассеянно
пытаясь подпалить цветы угольком сигареты.
Констанс перевела взгляд с матери на голубое небо. Ей показалось, следует
что-нибудь сказать.
-- Мне бы сигарету, -- произнесла она медленно, подстраивая слоги к
слабому дыханию.
Миссис Лейн обернулась. Ее рот, слегка подергиваясь углами, растянулся
в слишком веселой улыбке.
-- Вот это было бы мило! -- Она кинула сигарету на траву и затоптала
носком туфли. -- Я думаю, может, самой бросить курить на некоторое время.
У меня во рту все воспалилось и мохнатое -- как грязный котенок.
Констанс слабо рассмеялась. Каждый смешок, отрезвляя, давил на нее
чудовищным грузом.
-- Мама...
-- Да?
-- Доктор утром хотел с тобой увидеться. Просил ему позвонить.
Миссис Лейн сорвала с куста таволги цветущую веточку и смяла в пальцах.
-- Зайду внутрь и поговорю с ним. Где эта мисс Уэлан? Она что, просто
высадила тебя на лужайку, когда я уехала -- псам на милость и...
-- Тш-ш, мама. Она в доме. У нее, знаешь ли, сегодня с полудня выходной.
-- Да? Ну, сейчас же еще не полдень.
Шепот легко проскользнул наружу вместе с дыханием.
-- Мама...
-- Да, Констанс?
-- Ты... ты вернешься? -- Говоря это, она смотрела в сторону -- смотрела
в небо, обжигающе, лихорадочно голубое.
-- Если хочешь, я выйду.
Она смотрела, как мать пересекла лужайку и вышла на посыпанную гравием
дорожку к парадной двери. Шаги порывисты, как у маленькой стеклянной марионетки.
Каждая худая лодыжка чопорно огибает другую, тонкие костлявые руки жестко
покачиваются, хрупкая шея клонится набок.
Она перевела взгляд с молока на небо и обратно.
-- Мама, -- произнесли ее губы, но звук получился лишь утомленным выдохом.
Она едва прикоснулась к молоку. Два жирных пятна сползли с края стакана.
Значит, она сделала четыре глотка. Дважды в хрустальной чистоте, дважды
-- с дрожью, закрыв глаза. Констанс повернула стакан на дюйм и погрузила
губы в молоко с чистого края. Молоко прохладно и дремотно поползло ей в
горло.
Когда миссис Лейн вернулась, на ней были белые нитяные перчатки, а
в руках позвякивали ржавые садовые ножницы.
-- Ты позвонила доктору Рису?
Женщина еле заметно двинула углами рта, словно сглатывая.
-- Да.
-- И?
-- Он считает, что лучше всего -- не откладывать поездку надолго. Не
оттягивать -- чем быстрее ты устроишься, тем лучше.
-- И когда? -- Она чувствовала, как подрагивает пульс в кончиках пальцев,
вибрирует на прохладном стекле, будто пчела в соцветии.
-- Как насчет послезавтра?
Дыхание сорвалось на горячие удушливые вздохи. Она кивнула.
Из дома донеслись голоса Мик и Говарда. Кажется, они спорили о поясах
для купальников. Голос Мик перерос в визг. Затем звуки стихли.
Вот из-за чего она чуть не плакала. Она думала о воде: как вглядывается
в ее гигантский зеленый водоворот, горячими руками ощущает ее прохладу,
разбрызгивает ее долгими и легкими ударами. Прохладная вода -- цвета неба.
-- Ох, я чувствую себя такой грязной…
Миссис Лейн держала наготове ножницы. Она вскинула брови за охапкой
белых цветущих ветвей.
-- Грязной?
-- Да -- да. Я не была в ванне уже -- уже три месяца. Меня тошнит от
губки -- как ею возят…
Мать присела подобрать клочок конфетной обертки, секунду тупо на него
смотрела, а потом снова уронила на траву.
-- Я хочу поплавать -- чтобы прохладная вода вокруг. Это несправедливо
-- несправедливо, что я не могу.
-- Тш-ш, -- раздраженно прошипела миссис Лейн. -- Тише, Констанс. Не
надо нервничать из-за чепухи.
-- И волосы у меня… -- Она подняла руку к жирному узлу, свисавшему
с затылка на шею. -- Не мыты-- месяцы -- кошмарные мерзкие волосы, я от
них с ума сойду. Я могу терпеть все -- и плеврит, и трубки, и туберкулез,
но…
Миссис Лейн так крепко держала цветы, что те безвольно съежились, будто
устыдившись.
-- Тш-ш, -- безжизненно повторила она. -- Это необязательно.
Небо пылало ослепительно -- струи голубого пламени. Удушающие и убийственные
для воздуха.
-- Может, если их коротко обрезать…
Садовые ножницы неторопливо чикнули.
-- Ну, если хочешь -- думаю, я смогу их постричь. Ты правда хочешь
коротко?
Она повернула голову и немощно потянулась выдернуть бронзовые шпильки.
-- Да -- совсем коротко. Отстриги все.
Сальные темные волосы тяжело свесились на несколько дюймов ниже подушки.
В нерешительности миссис Лейн наклонилась и взяла их в горсть. Лезвия,
вспыхнув на солнце, начали медленно продираться сквозь них.
Внезапно из-за кустов таволги появилась Мик. Голышом, не считая плавок,
припухшая крохотная грудь отсвечивает на солнце шелковистой белизной. Прямо
над круглым детским животиком впечатались две мягкие складки.
-- Мама! Ты ее стрижешь?
Миссис Лейн брезгливо держала отстриженные волосы, некоторое время
разглядывая их с той же пустотой на лице.
-- Хорошо получилось, -- весело сказала она. -- Надеюсь, на шее пуха
не осталось.
-- Не осталось, -- ответила Констанс, глядя на младшую сестру.
Ребенок протянул раскрытую ладошку.
-- Мама, дай мне. Я могу набить ими чудненькую маленькую подушечку
для Кинга. А можно…
-- Не смей отдавать ей эту отвратительную дрянь, -- сквозь зубы произнесла
Констанс. Ее пальцы коснулись жесткой бахромы волос, затем рука утомленно
упала, подергала травинки.
Миссис Лейн присела. Сдвинув белые цветы с газеты, завернула в нее
волосы и оставила сверток лежать на земле возле кресла больной.
-- Заберу, когда пойду внутрь...
Пчелы продолжали приглушенно жужжать в неподвижной жаре. Тени почернели,
а рябь солнечного света, дрожавшая раньше под дубами, успокоилась. Констанс
сдвинула одеяло до колен.
-- Ты говорила папе, что я так скоро еду?
-- Да, я ему звонила.
-- В «Горные Вершины»? -- спросила Мик, балансируя сначала на одной
босой ноге, потом на другой.
-- Да, Мик.
-- Мама, это же там, куда ты ездишь к дядь-Чарли?
-- Да.
-- Это там, откуда он нам посылал кактусовые конфеты -- давно-давно?
Морщины, тонкие и серые, как паутина, прорезали бледную кожу миссис
Лейн вокруг рта и на переносице.
-- Нет, Мик. «Горные Вершины» -- это в другом конце Атланты. А то была
Аризона.
-- У них был вкус смешной еще, -- сказала Мик.
Миссис Лейн снова начала торопливо срезать цветы.
-- Я -- мне кажется, я слышала, как твоя собака где-то воет. Иди займись
им -- иди -- беги, Мик.
-- Кинг не воет, мама. Говард на заднем крыльце учит его подавать лапу.
Пожалуйста, не прогоняй меня. -- Она положила руки на мягкий холмик живота.
-- Посмотри! Ты ничего не сказала про мой купальник. Правда, мне идет,
Констанс?
Больная взглянула на гибкие натянутые детские мышцы, а затем снова
в небо. Два слова беззвучно вылепились на губах.
-- Ого! Я хочу туда скорее. Знаешь, у них в этом году есть такая канава
-- по ней ходишь, и пяткам не больно. И новые горки поставили.
-- Послушай меня сию секунду, Мик, и иди в дом.
Девочка посмотрела на мать и припустила по лужайке. Добежав до дорожки,
остановилась и обернулась к ним, прикрыв глаза.
-- Мы скоро поедем? -- упавшим голосом спросила она.
-- Да, возьмите полотенца и собирайтесь.
Несколько минут мать и дочь не произносили ни слова. Миссис Лейн порывисто
двинулась от кустов таволги к лихорадочно-ярким цветам, окаймлявшим проезд,
торопливо отхватывая соцветия. Темная тень у ее ног неотступно двигалась
следом, полуденно припав к земле. Констанс наблюдала за ней, полуприкрыв
глаза от слепящего света, положив костлявые руки на клокочущую, бьющуюся
динамо-машину своей грудной клетки. Наконец, ощупала губами слова и выпустила
их:
-- Я туда сама поеду?
-- Конечно, дорогая. Мы только посадим тебя на велосипед и подтолкнем.
Она растерла кусок мокроты языком, чтобы не выплевывать, и задумалась,
не повторить ли ей вопрос.
Соцветия, которые можно было бы срезать, закончились. Женщина косо
глянула на дочь поверх цветов, руки с голубыми венами стиснули стебли.
-- Послушай, Констанс, -- у клуба садоводов сегодня какое-то событие.
Обед в клубе, а потом все пойдут в чей-нибудь сад камней. Я же беру с собой
детей, поэтому я думала, что -- ничего, если я пойду, а?
-- Да, -- ответила Констанс через секунду.
-- Мисс Уэлан обещала остаться. Завтра, может быть…
Она все еще думала о том, что должна повторить вопрос, но слова слиплись
в горле клейкими катышками слизи, и она чувствовала, что заплачет, если
попробует их вытолкнуть. Вместо этого почему-то произнесла:
-- Милые…
-- Милые, правда? Особенно таволга -- такая изящная, белая.
-- Я и не знала, что они уже зацвели, пока не вышла.
-- Да? Я их приносила тебе в вазе на той неделе.
-- В вазе… -- прошептала Констанс.
-- Ночью, правда. Тогда они лучше всего смотрятся. Вчера ночью я стояла
у окна -- и на них падал лунный свет. Ты же знаешь, как белые цветы выглядят
под луной…
Внезапно Констанс подняла яркие глаза к лицу матери.
-- Я тебя слышала, -- сказала она с каким-то упреком. -- В коридоре
-- ты бродила на цыпочках. Поздно. В гостиной. И мне показалось, я слышала,
как парадная дверь открылась и закрылась. А один раз я посмотрела в окно,
когда кашляла, и мне показалось, я вижу белое платье -- двигалось туда-сюда
по траве -- как привидение -- как…
-- Тш-ш, -- сказала мать голосом колючим, точно осколки стекла. --
Тише. Разговоры утомляют.
Настало время для вопроса. Пора -- горло словно раздулось от созревших
слогов.
-- Я одна поеду в Горные Вершины, или с мисс Уэлан, или…
-- Я поеду с тобой. Отвезу тебя на поезде. И останусь на несколько
дней, пока не устроишься.
Мать стояла против солнца, заслонив часть ослепительного света, и Констанс
могла взглянуть ей в глаза. Глаза цвета прохладного утреннего неба. Сейчас
они смотрели странно недвижно -- с пустым спокойствием. Голубые, как небо
перед тем, как солнце выжжет его до газообразного сияния. Она глядела,
дрожа, приоткрыв губы, прислушиваясь к собственному дыханию.
-- Мама…
Начало приступа задавило конец слова. Она перегнулась через ручку кресла,
чувствуя, как спазмы сотрясают грудь бешеными порывами, рожденными неизвестным
органом внутри. Они накатывали один за другим с равной силой. И когда последний
невыразительный звук вырвался на свободу, она устала так, что податливо
и безвольно повисла на подлокотнике, не зная, вернутся ли к ней когда-нибудь
силы поднять закружившуюся голову.
В следующую минуту удушья глаза, все еще устремленные на нее, скользнули
к простору неба. Она взглянула, вздохнула и заставила себя взглянуть снова.
Миссис Лейн отвернулась. Но спустя мгновение ее голос горько прозвенел:
-- До свидания, лапа, -- я сейчас побегу. Мисс Уэлан выйдет через минуту,
а ты лучше иди внутрь. Пока…
Констанс почудилась слабая дрожь, сотрясшая плечи матери, когда та
шла по лужайке, -- дрожь, заметная не больше, чем вибрация прозрачного
стекла, по которому слишком громко стукнули.
Они уехали, а перед ней возникла вечно безмятежная мисс Уэлан. За ее
спиной Констанс заметила лишь, как мелькнули полуголые тела Мик и Говарда
и полотенца, которыми они с чувством хлопали друг друга по задницам. И
Кинга, высунувшего нетерпеливую морду над разбитым стеклом с клейкой лентой.
Но она слышала натужный рев мотора, неистовый скрежет сцепления выезжавшей
на дорогу машины. И даже когда последний звук затерялся в тишине, ей казалось,
она все еще видит пустое бледное лицо матери, склонившейся над баранкой…
-- Что случилось? -- спокойно спросила мисс Уэлан. -- Надеюсь, бок
у тебя больше не болит.
Она дважды повернула голову на подушке.
-- Ну, полно. Вернешься внутрь, и тебе полегчает.
Руки, мягкие и бесцветные, как сало, проскользили по горячей влаге,
струившейся по ее щекам. И она не дыша поплыла в огромную, неподатливую
голубизну, подобную небесной.