Малинин остановил потрепанный «Москвич» у метро, торопливо закурил
и с азартом разглядывал снующую толпу. Минувших дней очарованье, тоже мне.
Он улыбнулся самому себе и, не удержавшись, посмаковал улыбку в зеркальце.
Торжественно хлопнул дверцей и, загадочно улыбаясь, вошел в толкучку. Он
подходил к женщинам и приятно жмурился им в лицо. Посмотрел на часы, сердито
вздохнул и купил цветы.
-- Алеша!
Он обернулся и выжидающе посмотрел на подошедшую женщину. На ноябрьском
ветру ее шляпа казалась огромной.
-- Алеша, ты помнишь меня?
-- Нет, -- неохотно признался он.
-- Я Мария. Новодевичий здесь рядом, да?
-- Рядом, -- послушно кивнул он.
-- Веди меня, а я тебе все расскажу.
-- Так мы в музей?
-- Нет, на кладбище. -- Она качнула краями шляпы и твердо взяла его
под руку.
На кладбище пошла быстрее. Малинин семенил за ней и злился.
-- Почему сюда? -- недовольно буркнул он.
-- Присмотрю себе местечко.
У памятника Хрущеву она остановилась и послала воздушный поцелуй бронзовой
круглой голове.
-- Он, душечка!
Малинин сразу решил, что она идиотка, и терпеливо ждал развития событий.
Она отобрала у него букет и положила к нижней, черной половине памятника
-- Без него у нас бы ничего не было!
-- А! -- искренне ахнул Малинин. -- Ты была француженкой!
-- Это я и есть.
-- По шляпе видно! -- сострил он и почему-то вздохнул. Он не узнал
Марию, как не узнал бы себя двадцатилетнего, как не узнал бы умершего отца.
Они ехали по невыносимым московским накатам, продираясь сквозь пробки,
она болтала в помертвевшее от холода ветровое стекло, и под ручеек ее слов
он задумался о прежнем самом себе, о первой любви. Уж вспомнил если не
Марию, то острое желание счастья, тридцать лет назад бросившее их друг
на друга на первом московском фестивале «молодежи и студентов» , так, кажется,
это называлось. Первая любовь! Она мирно умерла, незаметно задохнулась
в будничных нужных делах, но именно поэтому Малинин с таким удовольствием
думал о ней. Он много лет лелеял сладкий, забытый призрак и сейчас пробовал
его связать с первой встречной.
-- Куда едем? -- спросил он.
Вместо ответа она протянула справочник с адресами магазинов и под одним
из них провела черту ногтем.
Они видели Москву глазами своей молодости. Он ожил и в толкучке говорил
ей в плечи, она отвечала покачиванием шляпы, изредка поворачиваясь с улыбкой,
неприятной своим постоянством. На каком-то затянувшемся переходе через
пустые залы она предложила:
-- Поцелуемся. Давно не виделись.
-- Да, -- сразу согласился он.
Ее костистое личико сначала напугало, вблизи увидел, как она некрасива,
но успокоился, почувствовав ее большие мягкие губы.
-- Что тебя принесло? -- удивился он. -- На очередную оттепель потянуло?
Не мишкина болтовня, и не приехала б?
-- Не знаю. Я с фирмой. У меня работа завтра.
-- Работа?
-- Я манекенщица. Элегантный возраст. Вспомнил меня?
-- Да, -- подтвердил он, ибо хотел вспомнить.
Мария принялась болтать и так много, что он опять лишь прислушивался
к звукам ее голоса, не понимая слов. У гостиницы «Интурист» она остановилась:
-- Здесь. Номер помнишь?
-- Нет, -- поморщился он.
-- Восемьдесят седьмой. Те окна, -- и она ткнула пальцем в небо.
-- И дался тебе этот Хрущ! -- он старался говорить ласково. -- Для
него фестиваль был только политикой.
-- Дело не в политике, а в нем.
-- В Хруще?!
-- Да. Мне он понравился.
-- И все же предпочла меня?
-- Ты понравился больше. До Хрущева, -- объяснила она, -- я ходила
со знаменем, а после него стала моделью.
-- А! Увидела всю эту кухню.
-- Да. Как ты жил? Расскажи.
-- Вспоминал тебя. Ты уехала -- и женщины набросились на меня. И все
равно, выбор меня не устраивал. Чтобы не очень мучаться, я женился.
-- Удачно? -- спросила она без тени удивления.
-- Боюсь, что да.
-- И все равно вспоминал меня?
-- Конечно. Даже с такой женой. -- Он улыбнулся краями губ и шепнул,
прищурившись: -- Я ведь так и не встретил красивей тебя.
-- За тридцать лет? Да ты мало искал.
-- Что ты! Их было выше головы, но после тебя я уже знал, что такое
красота, у меня появился требовательный вкус.
-- Со мной было красиво? -- ее губы приблизились.
-- Спрашиваешь!
Как хорошо она играла, как легко понимала его игру, как им обоим нужна
эта игра! В ее теплых глазах и покачивании шляпы жила музыка.
-- Помнишь день встречи, Мария? Было теплее.
-- Этого не вернуть.
-- Почему? Я ведь слышу это. Я услышал все, что с нами было.
-- Я помню, ты хотел стать композитором.
-- Я, возможно, и стал им. Для чего нужна музыка, как не для того,
чтоб помнить первую любовь?
-- Неужели так можно, Алексей? -- она первый раз улыбнулась искренне.
-- Мы шли здесь, и я шепнул тебе в спину, что тебя люблю. Надеялся,
ты не услышишь, но ты вот так же улыбнулась. Тогда твои плечи волновались
больше.
-- Так это было?
-- Да, Мария, это было.
-- Что еще помнишь?
-- Помню, напились сходу, в первый же день, а... -- он замялся, --
а когда отдалась, не помню.
-- Тоже в первый.
-- Сразу?
-- Да.
-- Как я мог забыть! -- И он строго потребовал: -- На этот раз не отдавайся
сразу.
-- Хорошо, -- кивнула она.
Мария тоже оценила эту иллюзию понимания. Она тащила знакомого композитора
из магазина в магазин, благосклонно слушая его болтовню о женщинах. Малинин
выуживал женщин из музыки, звучавшей в нем, и щедро наделял их красотой
и молодостью.
-- Молодец, -- благодарно шепнула она, застряв возле очередной безделушки.
-- Не терял время. У тебя есть дети?
-- Дочь. Недавно вышла замуж.
Они опять вышли на тротуар, и тут он растерялся: зачем он солгал? Дочь
не выходила замуж, но после неосторожного ответа он со страхом подумал,
что она может, никому не сказав, выскочить замуж и, чего доброго, неудачно.
Музыка еще помогала приятно волноваться, но он уже не мог вырваться из
неразберихи чувств.
-- Зайдем сюда. -- Она повернула к полуразрушенному дому.
-- Это не наша юность? Пустой мертвый дом посреди Москвы. Съездим к
университету?
-- Почему нет?
Первый настоящий холод сделал город пустым. Любимые им, чуть было не
забытые им женщины останавливались и смотрели ему вслед. Наконец-то и в
моих воспоминаниях и жизнь, и тепло. Шепнул душе привет бывалый.
-- Что у тебя с женой?
-- С женой!? Да все хорошо. Просто, каждый раз ее приходится соблазнять
заново. Это утомляет. А знаешь, -- тут он со страхом почувствовал, что
говорит правду, -- из нашей любви ушло тепло. Осталась сложность отношений.
Вот оба и делаем вид, будто сложность -- это и есть тепло.
-- И что? Ты ей постоянно врешь?
-- Да, -- согласился он. -- Приходится лгать, чтоб сохранить добрые
отношения. Тут мне, по счастью, работа помогает. Ты одна приехала?
-- Нет, я с Журденом. Завтра его покажу.
-- Так я увижу тебя завтра? Очень приятно. Теперь буду писать музыку
для тебя. Хочешь, завтра сонату принесу?
-- Зачем так спешить, Алеша? У меня самой завтра музыка: показ в Доме
Мод. --
Она протянула приглашение.
-- Ты придешь?
Дома Малинин много шутил. Присутствие жены его отрезвило: безмятежная
ясность их отношений не могла быть поколеблена никакими сомнениями. Поздно
вечером он поехал на старую квартиру: он мог работать только там.
Приехав, рухнул на диван, не зажигая света. Не опомниться никак. Толпы,
лестницы, Мария, куда ты, походим еще, я устал. И так таскать только за
то, что когда-то спали вместе! Бестолковый шум Москвы улегся -- и Малинин
услышал спасительную тишину комнаты. Лишь рояль, по-хозяйски ее перегородивший,
что-то шептал. Малинин сбоку присел за инструмент, закрыл лицо ладонями
и беспомощно бормотал, пока в глазах не появились слезы. Ну, хватит! Столько
волнений, а ничего для работы.
Малинин вздрогнул: Мария вышла из легких, нервных движений его пальцев
и покорно обняла его за плечи. Прошлое сладко ворожило над ним, каждый
звук делал ее понятней и ближе. А вот и минорный аккорд привычно обдал
теплом. Он играл, решив все высказать Марии. Он, наконец, вспомнил то,
чего не было -- и как бы жил дальше, не победи он все сомнения в музыке?
Расхаживал по темной комнате, в третий раз забываю новую лампочку у
жены, по скомканным нотным листкам, подглядывал в окошко, ожидая, что Мария
вновь войдет в него, уже с первым снегом.
Предчувствие разлуки немножко мучало. Как приятно: из небытия -- и
такая штучка! А ну, как все они всплывут с помпой! Тогда поверю, что жил.
Фестивал много изменил в нем. Ни за что, ни про что, только посуетившись,
можно было получить француженку или болгарку, все спали со всеми, СПИДом
не пугали, и легко верилось, что все проверенные. Почему не помню именно
Марию? А если она -- подруга жены, кандидата психологии, кстати сказать,
или просто ушлая баба, что узнала его фамилию и телефон? Ерунда! Если Марии
не было, то тем хуже для нее. И жена тоже нужна: она одна помогает разобраться
в моих комплексах и удерживать их на их территории: в искусстве.
Ее разбудило шуршание дождя. Первый снег осторожно примостился на газонах,
серое утро заткал сонный дождь.
Он пришел в Дом Мод за десять минут до начала просмотра и нашел место
только у самой стены. Аудитория была сплошь женской, разве кое-где зловеще
чернели пиджаки деловых мужчин.
Малинин приятно волновался, но когда начался показ мод, его волнение
стало волшебным. Если уж в Марии ясно чувствовал выброшенный на берег увесистый
обломок собственной молодости, того изведанного, что давно не принадлежало
ему, то в строе гордо выплывающих из темноты женщин он не мог не узнать
себя двадцатилетнего. Эти женщины любили его, и он любил их, но понадобилась
целая жизнь и колдовство Марии, чтобы они вернулись и послушно прошли перед
ним. Они выходили с легкостью, делавшей их существование неопровержимым,
они застывали, поворачиваясь, и уходили навсегда в его молодость. Он едва
успевал удивляться, какие разные, но всегда красивые его
бывшие любовницы. Они собрались со всего света, нашли его, и каждая
показывала, как много он потерял, не сумев ее удержать. Ему, дураку, казалась
глупостью толкотня Марии у прилавков, а на самом деле она его заколдовывала!
Какое милое коварство. Вот так, ни с того, ни с сего, заморочить голову
мужчине, внушить ему любовь и молодость. Зачем так волновать его, Малинина,
зачем навевать ему сны золотые? Среди приятных, волнующих мордашек вышла
Мария, роковая баба, что ни говори, она поднялась из бездны, которую Малинин
живо чувствовал. А ее лицо всеведающей мудрой птицы, лицо, призванное открывать
сокровенное и хранить его; лицо, из которого Малинин узнал о себе все!
Она появилась, как достойное завершение их всех, она была в Начале, вызвала
из бездны всех и завершилось все тоже ею. Эта явь, вчера не претендовавшая
ни на что, стала его жизнью, он дождался-таки вестницы из обетованной земли,
милостиво вернувшей ему молодость, принесшей ее в складках тонкого и теплого,
как человеческая кожа, платья.
-- Хорошо! -- торопливо выдохнул он, когда Мария подошла к столику
ресторана .-- Заявится такая волшебница -- и что с ней делать? Где твой
Журден?
-- Он тебе понравится, -- она поставила сумочку на стол. -- Сейчас.
Он оглянулся, веря, что к ним подходит сильный, немногословный мужчина,
но она щелкнула застежкой -- и он увидел кота. Горячий, черный комочек
открыл большие зеленые глаза.
-- Это мой соперник? -- ахнул Малинин.
-- Как видишь. Я болела в прошлом году, -- торопливо объяснила она,
-- а он все дни сидел рядом и плакал. Он понимает меня. Какой я была сегодня?
-- Очаровательной. Я не мог не любить тебя. Как ты меня нашла?
-- В справочном бюро. Малинин Алексей Владимирович, пятьдесят лет.
Ты все равно мой, даже если не будешь числиться нигде.
-- Спасибо. И я всегда тебя слышал, но только вчера понял, что именно
тебя. Нас связало огромное: разлука. Мы бы не выжили без нашей любви. У
тебя были любовники?
-- Конечно. И не один.
-- Это в тебе главное. Как и для меня мои полюбовницы. Где их только
ни носит, но душою они всегда со мной. Кстати, у меня с собой бутылка водки.
-- Ой, только не это, Алешенька. У меня с собой бальзамчик, почти лечебный.
Давай по глоточку.
-- От меня ушла музыка, научился обходиться без нее, но ты все вернула.
Ты нанесла кучу милых видений. Теперь до смерти в них не разобраться. Чувствуешь,
как мы проживаем тот день тридцать лет назад? Только губы открой больше.
Вот так.
-- По-моему, я напилась и вела себя безобразно.
-- Да что ты! Все было чудесно. Но как все изменилось! Где теперь тот
смельчак, что заявится на свидание без презерватива? У тебя еще кто в Москве?
Откуда ты так хорошо знаешь язык?
-- Мой муж был русским.
-- Даже так! А что с ним?
-- Он умер. Для меня он живой. Он любил Россию. Он жил этим призраком
и вдохнул его в меня. Так получилось: с тобой в Союзе интрига, а с ним
в России любовь. Я приехала в его Россию, а не в Союз. И ты ведь русский,
а не совок.
-- Да не так! Сначала ты любила меня, а потом его. А в моей жизни интрижек
не было!
-- Я тебя обидела, Алешечка! Прости.
-- Так ты любишь Россию? -- улыбнулся он.
-- Ты почему смеешься? Люблю и знаю ее из любви. У меня ничего не осталось,
кроме этой любви.
-- Все-таки! Любовь -- это много. А у меня никаких чувств к этой стране.
Я даже не уверен, что выживу здесь. Когда ты улетаешь?
-- Завтра.
-- Я провожу тебя.
И опять он сидел в тесной, грязной комнате старой квартиры, и опять
Мария стояла рядом, а он не смел посмотреть ей в лицо. Он приехал сюда
уже за полночь, совсем пьяный, и кружил вокруг рояля, пока не застрял у
нот, горой наваленных на подоконнике. Услышав голос юности, он умоляюще
сложил ладони. Музыка для тебя, жизнь для тебя. Прости меня. Я впервые
слышу настоящую любовь. Зачем? Что это?
Малинин долго рылся в нотах. Успокоился, лишь наткнувшись на огарок
свечи.
Прижавшись плечами на прощанье, они ехали сквозь Москву.
-- Они всегда хотели вернуться, всегда помнили и любили меня.
-- Ты о ком, Алеша?
-- О тех, кого любил. Они тревожили снами, но все равно, не мог их
вспомнить -- и вот они послали тебя. Послали сказать, что помнят и любят.
Они хотят меня спасти -- иначе зачем этот долгий путь ко мне? Я вдруг понял,
что люблю не вообще людей, а вас.
-- Ты о чем?
-- У моего отца была любовь к людям вообще: об этом даже в газетах
писали. А вот у меня приступы человеколюбия почему-то всегда совпадали
с приступами отчаяния. Отныне -- никакой грусти. Я живу теплом вашей тайны
-- и все! Зайдем в музей?
-- Давай. У нас еще четыре часа.
Они долго шли среди холодных, измученных собственным несовершенством
слепков, пока не остановились у гробницы: одетая в дерево женщина с ложа
смерти протягивала к ним ладони, сложенные в мольбе. Они оба, как по команде,
остановились и посмотрели друг на друга.
-- Она живее нас, -- усмехнулся Малинин. -- Вот уж кто нас переживет!
-- Да, наши любимые призраки переживут нас.
-- Представь, она поднимается и уходит, эта деревянная королева. Я
бы, кажется, умер с досады.
-- Она не поднимется, Алеша. Так и наша любовь больше не воскреснет.
-- И ты так просто говоришь об этом?
-- Да, Алешечка. Мы старенькие. Может, это не так уж и плохо.
-- Может. Замечаешь, как в нашу любовь входит вечность? С каждым мгновением
мы таем в огромном, а еще вчера не верили, что такое и чувствовать-то можно!
Что за сила спасает нас? Почему мы так близки? У нас еще есть время заехать
на мою старую квартиру, в нашу маленькую вечность.
-- Помню, ты меня заводил в какую-то странную хибару с роялем на всю
комнату.
-- Это она и есть.
-- Серьезно?
-- Да, Мария! Едем. Еще успеем.
Они вошли в прохудившуюся, неутепленную, ободранную дверь. Вспыхнувший
в прихожей свет подчеркивал беспорядок .Мария, остолбенев, шепнула:
-- Что это! Кухня?! Сюда не ступала нога человека. А это что?
-- Тесто.
-- Оно засохло!!
-- Что ты придираешься? Заходи в комнату.
-- Где здесь свет?
-- Свет только в прихожей. Вот! -- и он царственным жестом показал
на диван.
-- Это он! -- по-детски обрадовалась Мария. -- И роялище тот же. Почему
пахнет плесенью? Надо вымыть пол.
-- Так пахнет вечность. Видишь, наши призраки так и лежат в обнимку.
Смотри, отцовский канделябр и проигрыватель. Узнаешь? Они тоже помнят тепло
твоих пальцев. А вот кульминация. -- Он подошел к единственному огромному
окну и грозно крикнул:
-- Грядите, полюбовницы!
Окно потемнело. Слова Малинина услышал ветер и прижался к стеклу. Свет
далеких фар рассеянно скользнул по комнате.
-- Что ты кричишь в окно? Они войдут в дверь.
-- Давай твоего Журдена: пусть на память пописает на рояль. У них со
стойким запахом.
-- Ему не надо таких сильных впечатлений.
-- Они все вернутся, Мария?
-- Полюбовницы? Все до одной.
-- По одной раз в полгода. Договорились?
-- Уговор дороже денег, Алеша. Убери с рояля чайник. Помнишь, мы слушали
«Дидону» Перселла? Эта пластинка еще жива?
Малинин поставил было предчувствия Дидоны, но близость смерти прозвучала
уже в первых звуках столь ясно, что он испугался, как бы Мария не подумала,
что его любимая ария -- об их смерти.
-- Алеша, оставь, не выключай, -- сказала она, прочтя его мысли. --
Пусть она взойдет на костер любви. Это не о нас: мы от любви не умерли.
-- Глупенькая моя Мария! Да я хочу такой смерти!
-- Ну, ты как муж. Едем.
-- Оставим свечку на окне, ведь это наш храм.
-- Устроишь пожар!
-- А мы ее в канделябрик.
Аэропорт встречал их разросшимся пламенем свечи; зарево стояло на всё
небо, и даже не верилось, что это всего лишь свет прожекторов. Кажется,
это свет вместил всю огромность, но и искусственность их любви. Они приложились
щеками в знак поцелуя и вылезли из «Москвича». В толпе ей пришлось прижать
к груди мягкий чемоданчик. Малинин хотел было поцеловать ее в плечо, но
какой-то человек в измятом плаще протиснулся между ними и что-- то кричал
вслед уходящей женщине.
Мария кивнула Малинину и прошла вперёд. Он что-то крикнул и сморщился.
Она на мгновение обернулась, и он увидел слёзы на её глазах.
-- Спасибо, спасибо! -- заорал он.
Он виновато отвернулся и ждал, пока она исчезнет в толпе. Когда равнодушно
вернулся к машине, его встретили темные, горячие тени на снегу, пламя оставленной
свечи, огонь их любви, поднялось до звезд.
Сквозь убывающую толпу зачем-то вернулся в зал, прижался носом к стеклу
и ждал, пока Мария поднимется в небо. Ее глаза еще смотрели в его лицо.
Кружил по залам, не в силах выйти из здания. Присел, закрыл глаза.
Когда очнулся, женщина с короткими, толстыми ногами спала прямо на полу,
возле его ног. Она нелепо разбросала руки, а глаза прикрыла плащом. Другая
упала ничком на коврик, и он не мог понять, где ее лицо.
Он встал. Прошел весь зал, не встретив ни одного взгляда. Маленький,
жирный, Малинин семенил к заждавшейся машине и кому-то коварно улыбался.