— Два месяца спустя мне довелось услышать одну историю, — говорил Жуга.
— Её рассказывал парнишка в придорожном кабаке. Он работал на морском пароме,
в заливе. И однажды весной, холодным тёмным вечером к нему пришёл двараг.
Он предложил ему работу той ночью и щедро заплатил вперёд. Парень согласился
и вывел в море свой паром. На палубе были только он сам и этот старый гном,
и больше никого, но парень говорил, что паром сидел в воде по самую палубу,
как будто был нагружен выше всякой меры! Он сплавал три раза туда и обратно,
и в последний раз, отдавая пареньку вторую половину платы, гном сказал:
«Ты поступил честно, не испугался и не обманул меня. Хочешь взглянуть на
то, что ты перевозил сегодня? Надень вот это,» — и гном отдал ему свой
колпак. Парень надел его и увидел... Их было много там. Десятки, если не
сотни. Они стояли на камнях, на берегу залива, ожидая своего предводителя.
Сверху падал снег, а они просто стояли и молчали...
«Исход колена Синдри, — подтвердил медведь. — Малый народ
постепенно уходит на север и дальше. Жаль. Хотя, быть может, это и к лучшему
для них.»
— А тот старый двараг...
«Это был Севелон.»
— Понятно... — Травник потеребил браслет. Камень на нём переливчато
мерцал. Медведь поднял голову.
«А ты, что же, всё это время был один?»
— А почему ты спрашиваешь?
«Надо.»
Травник помолчал и отвёл взгляд.
— Нет, — сказал он. — Не всё время. Не такой уж я дурак.
ЗАКОН ДЛЯ ДУРАКА
— Nevermore!
Огромный ворон переступил и замер недвижим, полуприкрыв глаза прозрачной
плёнкой век, как будто бы и не он только что громогласно выкрикнул это
странное, неведомо что значащее слово. Народ вокруг загомонил: «Ишь, как
раскричался-то...», «Да нешто где так люди говорят?»
— Слыхали? — Горбун осклабился в усмешке и погладил птицу кончиками
пальцев. Ворон не шелохнулся, остался сидеть у него на плече. Похоже, шум
толпы нисколечко его не волновал. — Мне подарил его один моряк по прозвищу
Хью Смолёный.
— Хую? — переспросил с усмешкой рябой, бородатый, богато одетый крестьянин.
— Звучит не очень-то прилично! За дело прозвали, или так?
Молодуха, что стояла рядом с ним, прыснула в кулак и, покраснев, закрыла
фартуком лицо. В толпе загоготали.
— И чего он, значит, сказал?
— Сказал: «больше никогда».
— А на каком это языке?
— Саксов!
— Эва, куда хватил... А энто где?
— Вон там, — горбун махнул рукой. Толпе, похоже, этого хватило. — Ну
что, полюбовались говорящей птичкой? А сейчас — чудо из чудес: наша малышка
расскажет любому из вас, кто он есть, кем был, и что его ждёт впереди,
а чтобы вы не думали, будто мы заранее всё разузнали, я ей завяжу глаза
вот этой вот повязкой!
В толпе тотчас нашлись желающие проверить, так ли уж плотна предъявленная
горбуном тряпица, и после долго тыкались по сторонам с повязкой на глазах
под общий хохот поселян. Тем временем из крайнего слева фургончика выбралась
невысокая темноволосая девчушка лет пятнадцати, отряхнула от соломы простенькое
платье, кивнула с улыбкой горбатому зазывале и с готовностью подставила
голову. Полоска чёрного сукна легла ей на глаза.
— Видели? Вот так, — горбун поворотился к публике. — Ну, кто желает?
Девчонка двинулась по кругу, вытянув руку перед собой. Народ слегка
притих.
— Ну, кто? Ну, поселяне, испытайте же судьбу! Мужики вы или нет? Кто
первый? С первых денег не берем.
Высокий белобрысый парень протиснулся через толпу.
— Была-не-была! — Он протянул ей руку. — Давай, девка, угадывай.
На несколько мгновений воцарилась тишина.
— Тебя зовут... Миодраг, — сказала негромко девушка. — Ты с юга, из
деревни Миловице. Приехал сюда вчера, а дома у тебя жена и двое детей...
Два сына. Так?
Лицо у парня вытянулось:
— Так...
— Ты приехал на ярмарку купить себе коня, купил и уезжаешь вечером,
сегодня.
— Но...
— Не ходи сегодня вечером обмывать покупку, а не то лишишься кошелька,
а может быть, и лошади тоже.
— Спасибо... — ошарашенно пробормотал тот.
— А ну-ка, я! я! — пролез к девчушке бородач. Схватился за руку. —
Давай-ка, про меня расскажи. Чего там, а?
Та помедлила, и всем, стоящим рядом, почудилось, как на губах её промелькнула
усмешка.
— Ты — Болеслав по прозвищу Куделя, у тебя лавка в Тырговиште. Приехал
ты сюда, сказав жене, что едешь к другу в Марген, а сам три дня не вылезал
из тутошней корчмы. А ещё ты...
— Жена?! — подбоченясь, визгливо крикнула молодуха. — Ты же вдовцом
назвался! Ах ты старый кобель!
Неведомо откуда оказавшаяся в её руках новенькая хлебная лопата обрушилась
крестьянину на голову.
— Да что ты! что! Марица! — отбрыкивался тот, прикрываясь руками под
хохот толпы. — Кому ты веришь! Дык...
— Молчи, прохвост!
В толпе захохотали, и рябой крестьянин, посрамлённый, поспешил убраться
прочь.
В толпе зашевелились.
— Я!
— Мне погадай, дочка.
— Скажи-ка лучше нам, где пиво крепче!
Горбун, ссадив с плеча на жёрдочку свою чёрную птицу, двинулся по кругу
вслед за девкой с шапкою в руках.
— Праведный праздник для праведных граждан — что отточенный серп для
спелых колосьев! Так что — давай, народ! Накопил деньжат, так не жадись!
всё расскажем, всё обскажем! Кто, зачем и почему! Бросай, кому сколько
не жаль!
Монетки сыпались потоком. Отказа не было никому.
«Тебя зовут Василиу, ты думал ехать через Хунендар на свадьбу к брату
и завернул присмотреть подарок...»
«Ты Йожеф из Кошице. Приехал за вином. Не покупай здесь белое — до
дому всё равно не довезешь...»
«Ты Николае, пивовар, приехал, чтобы закупиться майским хмелем. Но
если твои соседи узнают, что ты разбавляешь пиво...»
«Твоё имя Дину, и ты плотогон, а приехал сюда купить платок для своей
подружки...»
«А ты... Ты...»
Пауза возникла неожиданно — просто очередная рука легла в её ладонь,
и девчушка вдруг замялась, кусая бледные губы. Помедлив, пробежалась пальцами
вверх по этой руке и чуть отпрянула, ощутив колючий холодок браслета на
запястье незнакомца.
Народ притих.
— Ты... — Она всё медлила. — Ты... — Топнула ногой. — Да скажи же что-нибудь!
Тот поднял рыжую голову — длинные волосы качнулись, стянутые в хвост
— и молча посмотрел на девушку.
— Ну! — В голосе её была почти что осязаемая боль.
— Развяжи глаза, — сказал негромко тот.
И помолчав, добавил:
— Меня зовут Жуга.
* * *
Есть ли в мире место, более странное, чем то, где только что закончилась
война?
Навряд ли.
Приметить пёстрые палатки, серый полог сдвинутых возов и полосатые
шатры увеселительных заведений можно было издалека. Этот небольшой, стихийно
возникший на берегу реки рынок невозможно было миновать — до этого места
дошла война, и здесь, у трёх сожжённых деревень нашла наконец свою погибель.
Народ медленно, не без опаски возвращался на оставленные ворогом, кому
— родные, а кому и новосельные места. Разорённая весенняя земля просила
рук. Рабочих рук. Почуяв прибыль, вслед за поселянами вереницей потянулись
торговцы и менялы, оставившие войско маркитанты и кабатчики, а следом и
остальные — продажные девчонки, вездесущие цыгане, актёры, мелкое ворье,
придурки, битые войною инвалиды, и разный прочий глупый сброд. Всё это
двигалось, крутилось, постепенно разрастаясь, здесь покупали, продавали,
ели, пили, развлекались и узнавали свежие новости. Войска османов отступили
и исчезли, словно страшный сон. Ополчение отправилось домой. Бояре посмелей
погибли, трусливых прогнала война.
Законы города сюда добраться не успели.
В предгорьях и в горах законов не было.
А дуракам и так всегда закон не писан.
Миновать это место было невозможно.
От маленькой палатки знахаря, увешанной пучками трав и кореньев, до
места, где давали представление заезжие лицедеи, было рукой подать, и угловатый
рыжий паренёк с волосами, собранными на затылке в хвост, что завернул сюда
порыться в травниковой лавке, невольно потянулся посмотреть, что там за
шум и толкотня. Худенькая девушка плясала на канате над людскими головами.
Люди смеялись и спорили, бились об заклад. Играла скрипка, весело, задорно,
необычно витиевато для бродячего артиста. Дело близилось к вечеру, и большую
часть представления парень уже пропустил; oн протолкался сквозь толпу,
бросил беглый взгляд на зазывалу-горбуна, на скрипача и танцовщицу, повернулся,
чтоб уйти, потом остановился и снова присмотрелся.
Не всё здесь было так уж просто. В руках у девушки был дротик, последний,
судя по всему, — штук десять или даже больше ярких оперённых хвостиков
уже унизывали деревянный шарик, что висел, качаясь, на верёвке у фургона,
похожий издали на диковинную птицу. Девчонка повернулась... Бросок! Шар
закрутился, ощетинившись новым пером. В толпе заулюлюкали, засвистели.
Девушка спрыгнула, легко проделав пируэт, блеснула белозубой улыбкой и
в два прыжка скрылась под пологом фургона. Была она невысокого роста, темноволосая,
с маленькой грудью, на первый взгляд — ещё ребёнок, и только если приглядеться,
становилось видно, что в ней нет обычной для детей неровной худобы и угловатости,
хребет не выпирал стерляжьей спинкой, бёдра округлились, движенья были
лёгкие, уверенные — неуклюжий чертёнок уже превратился в девушку, и весьма
красивую притом.
А дальше вдруг на сцене появился говорящий ворон, и девушка вернулась,
сменив рубашку и цветастые турецкие штаны на платье, и колесо весёлого
гаданья покатилось по толпе под смех и чей-то недовольный ропот: цыгане,
мол, ещё и не то могут, но ведь никто ж тебя не заставлял; понравилось
— монетку брось, а коль не веришь, так и не надо! Рыжий парень и сам не
заметил, как его ладонь оказалась у девушки в руке.
А там — замолчала толпа.
Горбун подошёл поближе. С вопросом тронул танцовщицу за плечо. Та отмахнулась:
«Погоди!»— и потянула с лица повязку. Глаза у нее оказались глубокие и
тёмные, с искринкой, цвета кожуры спелого ореха, и взгляд их почему-то
был тревожен.
— Жуга? — переспросила она.
— Да, — тот кивнул. — А тебя зовут... — Он прищурился. — Линора?
— Ты...
— Что?
— Но тебя... ведь нет... там... — беспомощно проговорила та и подняла
ладонь к виску. — Сегодня... не могу...
Ноги её подломились, и девушка медленно осела на песок.
Толпа изумлённо ахнула.
Горбун и назвавшийся Жугой рыжий странник одновременно метнулись вперед,
подхватывая падающее тело. Горбун осклабился было: «Не трожь!» — но травник
только отмахнулся в ответ. Поднялся с девушкой на руках, огляделся: «Куда
нести?» Горбун махнул рукой:
— В повозку.
Музыка смолкла — белобрысый скрипач опустил инструмент. Растерянно
глянул на девушку, на горбуна, и первым поспешил к фургону. Не говоря ни
слова, все четверо скрылись внутри, задернув за собою полотняный полог.
Стало ясно, что продолжения не будет, и народ, постояв, посудачив минуту-другую,
принялся расходиться.
* * *
Под вечер рынок стих, лишь с перекатов на кривой лопате полуострова
доносился шум воды. У разожжённого костра сидели горбун и Жуга. Позади
в багровых отблесках огня неровной громадой чернел фургон. Чуть поодаль
два пегих облезлых вола хрустели охапкой соломы.
Горбун был коренаст и рыж. Не так, как странник с его огненным сполохом
спутанных волос, но тёмной рыжиной подпаленного меха, как будто был посыпан
пылью жжёного из глины кирпича. Нахохлившись, он сидел на корточках, завернувшись
в старый плащ, носатый, сам сейчас похожий издали на свою чёрную мрачную
птицу. Говорящий ворон дремал, забравшись на задок фургона. В руках у горбуна
была сковорода.
— Нечасто нам срывают представления, — потряхивая над огнём бугристую
ячменную лепёшку, говорил горбун. Голос его был ровен и задумчив. — Можешь
гордиться, Лис, — тебе это удалось.
— Я не нарочно, — хмуро отозвался тот.
— Верю, что не нарочно... — Горбун затянулся трубкой, выпустил дым.
Помолчал. — Давно ты здесь?
— На ярмарке?
— Да.
— Сегодня пришёл.
— А направляешься куда?
Жуга пожал плечами. Поворошил прутиком в костре. Поднял взгляд на горбуна.
— Зачем ты спрашиваешь?
— Мы завтра уезжаем. А Линора хочет, чтобы ты ехал с нами.
— С вами? Я? — Странник слегка опешил. — Чего бы ради?
— Ты странный малый, Лис. Смыслишь в травах — эвон, сколько их набрал.
Да вот ещё Иваш сказал, что ты на свирели играешь и по углям мастер ходить,
по горячим. А я...
— Иваш... — пробормотал Жуга. Прошёлся пятернёй по волосам. — Ну конечно!
А я-то всё вспомнить не мог, где я его видел...
— ...а я ищу таких, как я, — продолжал меж тем горбун, — сумасшедших
и смешных, сумасшедших и больных.
— Почему?
— Почему? — усмехнулся тот. — Потому что над дураками нет суда. Взять,
к примеру, меня. Кто бы мне поверил, если б я был прав? Кто бы мне поверил,
если б я был лжив? Кто бы мне поверил, если б я был трезв? Кто б меня услышал,
если б я был умён? Так что, пока не поздно — пошёл с ума прочь! Пока не
поздно, скройся прямо в ангелы: шасть — «Кто здесь самый удалой господь?»
Понял? Так-то... — Он помолчал, попыхивая трубкой, потыкал ножом лепёшку,
снял её со сковороды, побросал из ладони в ладонь и разломил пополам. —
Держи, — протянул травнику. — И ложись спать — а то мы завтра рано выезжаем.
— Спасибо. Послушай, Роджер... с чего ты взял, что я соглашусь?
— Линора сказала, что согласишься.
Жуга откусил от лепёшки. С шипеньем всасывая воздух, повалял горячий
ком во рту. Проглотил и нахмурился.
— Линора... Она в самом деле видит, что будет?
Горбун пожал плечами:
— Как когда.
Травник помедлил.
— Едете-то хоть, скажи, куда?
— Какая разница?
— Похоже, что мне с вами и впрямь по пути, — усмехнулся Жуга. — Ладно.
Уговорил. Не зря же говорят, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Не
боишься, что вам в тягость буду?
— Кашу слезами не испортишь.
* * *
Раскинув крылья полукруглым веером, сверкая золотом расколотой лучины,
деревянная птица парила под пологом фургона. Толчки и тряска на ухабах
заставляли её двигаться, кружась и колыхаясь на бечевке, жить, пускай не
настоящей, но всё таки — жизнью. На брюшке, на боках, на голове виднелись
оспинки булавочных уколов. Говорящий ворон восседал на сундуке и наблюдал
за ней с презрительной и мрачной меланхолией во взгляде. Чувствовалось,
что он уже давно раскусил, что за самозванка поселилась у него над головой,
и не обращал на нее особого внимания. Эта птица никогда не смогла бы заговорить.
Светало.
Фургон бродячих акробатов медленно ехал на восток.
Утро выдалось холодным и сырым. От овчин, лежавших в головах, тянуло
кислым. Май сатанел — то тут, то там зелёная трава белела инеем. Убаюкивающе
поскрипывали колеса. Жуга облюбовал большой мешок, набитый чем-то мягким,
и лежал теперь, закутавшись в тулуп и глядя, как уходит вдаль из-под колес
щербатая дорога. Порою ворон шевелился, чистил перья, снова замирал, но
чаще взгляд травника отвлекался на резную безделушку, что вертелась наверху.
— Роджер!
— Что? — негромко отозвался тот с невидимых отсюда козел.
— Откуда эта птица?
— Которая? из дерева?
— Ага.
— Мне подарил её один мой приятель... Нездешний. С севера. А что?
— Так, ничего. Красиво.
— Линора упражняется на ней. Бросает дротики.
За занавеской зашуршало, и Жуга умолк. Дотронулся до птицы и отдёрнул
руку — браслет на его левой руке вдруг полыхнул оправленным в зеленоватый
сплав опалом, болью отозвался в локте и запястье. «Опять... — подумалось
Жуге; он закусил губу и принялся разминать руку. — Что на этот-то раз?»
— Эй, Лис! — окликнул травника горбун. — Чего примолк? Линору, что
ли разбудить боишься? — Он усмехнулся. — Так уж не спят они поди...
Как будто в подтверждение сказанного им, за занавеской вновь послышалась
возня, и негромкий голос произнес, навроде, что-то: «Я сама.»Было слышно,
как девчонка, невидимая отсюда, взобралась на козлы к горбуну. Скрипач
Иваш (а спал он где-то там же, впереди), как видно, просыпаться не спешил.
Жуга настороженно замер. Вскинул голову, прислушался. Сидел он сзади
и потому не мог увидеть говорившего, но голос... Голос показался травнику
до странности знакомым. «Неужели...»
Сердце травника в волнении ускорило свой бег.
— А по пути ли нам, чтоб подвозить? — вопросом на вопрос тем временем
ответил Роджер.
— Ну, это как посмотреть. Коль вы и дальше по дороге едете, то — да.
Я заплачу. Во, менку видишь?
— Маловато будет.
— Так ведь и еду я всего-то до развилки. А если что, потом сочтемся...
Или спешите куда?
— Да нет, мы не торопимся. Сам знаешь, тише едешь — легче спишь.
— Ну, это по мне. Так подвезешь?
— Ладно, — голос горбуна смягчился. — Залезай.
Замедлив шаг, неожиданный попутчик пропустил повозку вперед и с коротким
«Оп!»запрыгнул на задок фургона. Высокий, с тёмной и густой короткой бородой,
он подобрал свой синий тёплый плащ и зашуршал соломой, устраиваясь поудобнее.
Снял с плеча синий же сверток потёртого бархата, в котором без особого
труда угадывалась лютня, и заоглядывался в поисках укромного местечка для
него, да вдруг наткнулся взглядом на травника и замер, пораженный.
Мгновение они молчали, глядя друг на друга.
— Ты?.. — наконец сказал поэт.
Жуга кивнул и усмехнулся.
— Я, Вайда. Я.
Горбун на козлах обернулся.
— А вы чего, знакомы?
Фургон ехал вперед, скрипели колеса, а неловкая пауза всё длилась и
длилась. Им несомненно было, о чем поговорить, этим двоим странникам, но
Вайда отчего-то чувствовал себя неловко, чтобы начинать, а Жуга молчал.
— Давно не виделись, — наконец, сказал рифмач.
— Давненько, — кивнул Жуга.
— А я искал тебя, — задумчиво продолжил Вайда. — Веришь ли, всё эти
месяцы искал. И вот — поди ж ты, встретились. Как ты? Всё бродишь?
— Всё брожу, — кивнул Жуга.
— Я слышал о тебе. Та башня. Викинг Олав...
— Всякое бывало.
Поэт с прищуром посмотрел на травника. Потрогал лютню. Тенькнула струна.
— А ты изменился, рыжий... Не хочешь рассказать?
— Не хочу. — Он поднял взгляд. — За этим ты меня искал?
— Ты словно и не рад снова меня встретить.
— Нет, почему же, — травник улыбнулся, — рад. Рад видеть тебя здоровым,
рад узнать, что Яльмар жив...
Вайда покачал головой. Посмотрел на травника.
— Ох, Жуга, темнишь ты что-то. А может, всё таки расскажешь? Вдруг,
да помогу.
На козлах впереди зашевелился Роджер.
— Эй, как тебя там...
— Вайда я.
— Лютня, вроде, там у тебя. Может, споешь? Всё ехать веселей.
Рифмач, недовольный, открыл было рот, чтоб отказать, посмотрел на Жугу
и осёкся.
— Спой, рифмач, — сказал негромко тот. — Так лучше будет. Как-нибудь
потом поговорим.
Вайда кивнул, подстроил лютню и запел:
По длинным лентам ста дорог,
Не заезжая в города,
Фургончик старый долгий срок
Спешит неведомо куда.
Из леса в лес, из дола в дол
Невозмутимо, как всегда
Влечет повозку старый вол,
Минуя мили и года.
Возница не грустит ничуть,
Хотя в заплатах старый плащ.
Без остановок держит путь
Повозка вдоль зеленых чащ.
Бродячий цирк иль балаган —
Актеров странствующий дом?
Отбившийся фургон цыган?
Или торговец едет в нем?
«Ответь мне, странник, — я спросил, —
Что ждет тебя в конце пути?
Зачем ты тратишь столько сил
И что стремишься ты найти?»
«Не так всё просто, — он сказал, —
Сто раз от деда и отца
Простую правду я слыхал:
Дороге этой нет конца.
Из мира в мир, сквозь ночь и день,
Взбираясь вверх, сбегая вниз,
Ведет она, пронзая тень,
Туда, где светел мир и чист.
И только кто не стар душой,
Желая, чтоб сбылись мечты,
Забыв покой, уйдет со мной.
Теперь решай, идешь ли ты.»
Я не сказал ни «да», ни «нет»,
Лишь изумленно промолчал.
Повозки той растаял след,
Но голос ещё много лет
«Идёшь ли ты? Идёшь, иль нет?»—
В ушах моих звучал...
— Вот уж уважил, так уважил, — помолчав, сказал горбун. — Спасибо.
Как есть — про нас песня. По больному месту, да каленым швом. По открытой
ране, да сырой землей. Чья хоть песня-то?
— Моя, — ответил Вайда, зачехлил свой инструмент и завалился спать.
* * *
Это была деревня. Пустая и отчасти погорелая. Отчасти, ибо все дома
остались целы, и только деревянную церковь турки пожгли. Насколько знал
Жуга (и Вайда не замедлил это подтвердить), османы редко уничтожали христианские
храмы, предпочитая скопом обращать всех поселян в свою веру, а церковь
переделывать в мечеть. Делалось это довольно быстро. Однако здесь всё было
иначе.
— Это Микеш, — ответил хмуро бард, когда горбун спросил его об этом.
— Здешний священник не пожелал отсюда уходить. Турки сожгли его. Вместе
с храмом.
Горбун кивнул, раскуривая трубку.
— Вот так всегда, — задумчиво сказал он. — Все, что было — не было
и нету... Все, как у людей. Новая весна, и что? Толще видим, жарче жрём,
круче гадим, глубже мрём... с каждым страхом, с каждой весной. Земля смердит
до самых звёзд. Только и осталось — подвязать штаны продолговатым ремешком
и ступать вперёд, надеясь, что была и у тебя когда-то жизнь как сметана,
жизнь как перина...
В молчании они проехали безлюдной улицей, пару раз останавливаясь с
намереньем заночевать в каком-нибудь доме, но всякий раз двигались дальше:
приземистые хаты, некогда уютные и светлые, стояли ныне, выбранные дочиста,
с полуразобранными крышами и напрочь выбитыми окнами, полные мусора и нечистот.
В итоге странники оставили деревню в стороне и добрались до берега реки,
где и стали на ночлег. Горбун распряг волов, Линора и Иваш занялись готовкой
и костром. Жуга принес им воды и после вновь ушёл к реке, где и остался.
Вечерело. С юга потянуло ветерком. Нагревшаяся за день земля исходила
медленным теплом. Май, знаменитый злыми утренниками, выдался нынче удивительно
щедрым на тёплые вечера. Бурливая в верховьях Яломица разливалась здесь
широким тихим омутом. Обрывистый и низкий, поросший густым кустарником
берег был пологим и неожиданно сухим. Травник уселся, свесив ноги, и некоторое
время молча глядел на бегущую воду, на лес и темные вершины недалеких гор.
За спиной послышались шаги.
— Жуга...
Он медленно обернулся и посмотрел на Линору. её хрупкая фигурка возникла
на берегу совершенно неожиданно — белое платье на фоне кустов. Шагнула
вперед.
— Можно... я тут тоже посижу?
Травник неопределенно пожал плечами, мол, садись. Покосился на свой
браслет. Ничего не происходило — камень был темен и чист. Девушка меж тем
подошла, легко и неслышно ступая, и подобравши юбки, села рядом. Вздохнула.
— Тихо как... — Повернулась к травнику. — Зачем ты сюда ушёл?
— Так... Захотелось вдруг.
Сам не понимая, почему, он сказал ей правду. Он и впрямь хотел побыть
один. Говорить вот не хотелось. Думать не хотелось. Оборачиваться тоже
не хотелось, тем более, что травник и так буквально чувствовал затылком
её пристальный взгляд.
— Кто ты? — вдруг спросила она. — С тех пор, как я поняла, что могу
видеть в людях, мне никогда не было так... так...
Жуга повернул голову.
— Как?
— Страшно! — Линора скомкала подол. — Тебя как будто нет... Ты понимаешь?
Вовсе — нет. У меня было такое чувство... будто ты уже умер.
Тот вздрогнул. Повернулся к ней.
— Что ты сказала?
— Я сказала, — терпеливо повторила та, — что у меня было такое чувство,
будто ты уже умер. Я ничего не смогла узнать. Там словно бы стена и пустота.
И будто что-то есть ещё... но только я не понимаю, что.
— Вот как? — пробормотал Жуга и усмехнулся. Взъерошил рукой непослушные
рыжие волосы. — Интересно... Ты для этого попросила меня поехать с вами?
— Нет. Я просто знала, что так будет. Но это ведь сбылось?
— Ну... Да.
— Я не могу угадать твоё имя... Чему ты смеешься?
— Забавно. Впервые кто-то пробует его угадать.
— Расскажи мне о себе.
Жуга вдруг снова сделался серьёзен. Нахохлился, подбирая ноги под себя.
Помолчал.
— Я горец. Волох. Травник. Люди зовут меня Лисом. Справедливо, нет
— не знаю. С гор я ушёл — там мои друзья обернулись врагами. Что ещё?
— Вчера ты называл себя — Жуга.
— Ну, называл. Так меня дразнили в детстве, — не>жиданно для самого
себя с неловкостью признался он. — За волосы. Огнем, мол, жженый...
— Странное прозвание.
— Почему?
— На севере так или похоже называют первый тонкий лед у берегов. На
востоке — первый сильный снег на грани осени и зимы.
— Ну называют, так и шут с ними, — пробурчал Жуга. — Я-то тут при чем?
— Не сердись. — Линора придвинулась поближе. Коснулась травника рукой.
— Я не хотела тебя обидеть... — Ладонь её скользнула вниз по спине и удивленно
замерла, наткнувшись там на что-то широкое и жёсткое, кольцом охватившее
талию травника. — Ой. Что там у тебя?
— Там? Меч, — с явной неохотой ответил тот.
«Зачем я ей всё это говорю?»— мелькнула мысль.
Жуга уже и сам был не рад, что завязал этот разговор. Меч он раздобыл
недавно, при обстоятельствах, вспоминать которые сейчас не очень-то хотелось,
хотя похвастать было чем — то был клинок работы подгорных мастеров малого
народа западных дварагов, Хриз Серая Сталь из рода Трех Изменчивых.
Хвастать, однако, не было ни резона, ни желания.
Кто только дёрнул заРязык сболтнуть?
Он покосился на Линору. Может быть, прогнать? И почувствовал — поздно:
в ореховых глазах девчушки уже зажёгся любопытный огонек. Она вскочила
на колени:
— Меч? Откуда? Покажи!
Махнув рукой (ну меч, и что с того, что меч?), Жуга задрал рубаху,
потянул за рукоять, и меч с легким звоном словно сам собою распрямился
в его руке...
Воцарилась тишина.
— У-у... - наконец разочарованно протянула девушка и замолкла.
Жуга перевел взгляд на клинок и замер, поражённый.
Та железяка, что была в его руках, должно быть, пролежала где-нибудь
в земле лет десять, проржавев при том от острия до рукояти. Не было ни
пятнышка, пусть серого, но чистого металла. Жуга ошеломлённо перевернул
его в руке; блеснула тонкой нитью гравировка — пляшущий у рукояти лис.
— Что за чёрт...
— Я тоже такие видала, — меж тем равнодушно сказала Линора. — Их после
войны тут много валяется... — Она встала и молча оправила платье. Тронула
травника за плечо. — Пошли, скоро ужин поспеет.
— Иди пока одна, — не отрывая взгляда от меча, чуть сдавленно ответил
тот. — Я подойду сейчас. Мне надо здесь побыть ещё немного... одному.
— Жуга.
— Что? — тот обернулся. Поднял взгляд («Ну и глаза у чертовки!»— подумалось
ему). — Чего ещё?
— Зови меня просто Ли.
Он не нашёлся, что ответить, лишь кивнул, и девушка растворилась в
кустах также быстро, как и появилась. Однако не прошло и двух минут, как
снова раздались шаги, и на берег вышел Вайда. Завидев травника, он без
лишних слов подошел, подогнул под себя край плаща и уселся рядом.
— Ну, давай, — сказал он, — выкладывай, чего там у тебя.
Жуга вздохнул. Повертел в руках клинок и воткнул его в землю. Посмотрел
на рифмача.
— С чего начать-то?
— По порядку.
* * *
— Понимаешь, Вайда, — сплетая нервно пальцы рук, заговорил Жуга, —
я не знаю, что сказать. Как первый раз посмотришь — вроде как, всё хорошо.
Но потом...
— Ты вечно ждёшь каких-то неприятностей. Что ж удивительного в том,
что ты их после этого находишь? Или же — они тебя находят. Сейчас-то что
тебя гнетет?
— Пока что ничего. Но этот фургон...
— А что — фургон?
— Они же циркачи, Вайда. Музыканты, лицедеи... Ли, например, канатная
танцовщица.
— Ли? А, та девчонка... Ну? и что?
Жуга поворотился к рифмачу.
— Чего им надо-то на юге? Здесь нет ни одного жилого места, все сбежали
от войны. Есть, конечно, ярмарка у реки, но мы ведь оттуда и выехали...
Чего здесь ищет Роджер?
Рифмач нахмурился. Поскрёб в затылке.
— Да, странно. Я об этом как-то не подумал. Хотя, если посмотреть с
другой стороны, здесь есть два-три замка, удержавшие осаду, да и дорога
в обход реки ведет в Ноул-Сасэск.
— В Ноул-Сасэск есть более короткий путь.
— Кто знает? Может, Роджер просто мародёров боится. Это всё, что тебя
тревожит?
— Нет, не всё. Эта девчонка... Понимаешь, Вайда, она ведунья. Читает
прошлое, предсказывает будущее. И вот она...
— Эка невидаль! — негромко рассмеялся тот. — Встречал я таких, и не
раз. Всё делается очень просто — наговоришь с три короба, а сбудется ли,
нет — поди потом, проверь. Я тоже так умею. Хочешь? Вот: завтра будет новый
день! И только попробуй скажи, что я не прав.
— Нет, почему же, прав конечно, — травник улыбнулся. Взъерошил волосы
рукой. — Но тут всё честно. У нее на самом деле дар, это я тебе как травник
говорю. Это похоже на то, как я угадываю имя или лезу в чей-то сон. Мне,
правда, браслет помогает...
— Ну, даже если и так. Что с того?
— Линора не смогла сказать про меня ничего. Только предсказала... попросила,
чтобы я поехал с ними. А я...
— И ты поехал, — закончил Вайда.
— Ну, — Жуга опустил взгляд и залился краской.
Рифмач поцокал языком и усмехнулся:
— Э, друг Жуга... Да ты, похоже, влюбился.
— Я? Нет... а впрочем, да... Наверно, да. Не знаю. Может быть. Она...
— Влюбился. Втрескался. По уши. Это я тебе как поэт говорю.
— Да помолчи ты! — рявкнул Жуга так, что Вайда подскочил на месте.
— Дай же объяснить... — Он собрался с мыслями и продолжил: — Здесь что-то
непонятное. Да, я хочу её любить. Хочу её, но...
— Ну, это-то как раз понятно... — вставил неуёмный Вайда и осёкся,
перехватив испепеляющий взгляд травника.
— Мне продолжать, или не надо? — холодно осведомился тот. Поэт кивнул
и постарался придать своему лицу серьёзное выражение. — Так вот. Подумай
сам: когда я успел в нее влюбиться-то? Ну, ладно бы — красавица, чтоб глаз
не отвести, тогда понятно, или, положим, просто по сердцу пришлась, так
ведь пацанка же ещё, да я и знаю-то её два дня всего! Да и не водилось
за мной такого, чтобы девка — хлоп глазами, пальчиком поманила, я и лапки
кверху. Девчонки — те, бывает, навоображают чёрт-чего, да и влюбляются
за сутки, но чтоб я вот так... Ни в жисть не думал. — Он вздохнул и помотал
головой. — Ну ладно. Пускай, влюбился. Но почему у меня такое чувство,
что меня подталкивают к этому? Как будто всё это... подстроено, что ли.
Вот...
— Вот и Роджер меня тоже в дураки норовит записать. С чего бы, а?
И он умолк.
Вайда вздохнул и плотнее закутался в плащ. Поёжился.
— Что-то холодно сегодня... С тех самых пор согреться не могу, как
ты меня из ямы вытащил. Как будто бы всегда стою в тени. Дороговато дался
мне тот Тёплый Стан. Может, хоть летом оттаю?
— Оттаешь, если вспоминать поменьше будешь. Это в памяти ты мерзнешь,
не взаправду, — сказал Жуга. — Пройдёт.
— Я ведь и искал тебя, чтоб поблагодарить. Не успел тогда — уж очень
ты быстро ушёл. Да, изменился ты, — задумчиво проговорил рифмач. — Мечом,
гляжу, обзавёлся, хромать перестал. В одном только прежним остался — повсюду
сам себе преграды строишь.
Травник хмыкнул и пожал плечами. Посмотрел на Вайду.
— Может, просто другие их не видят?
* * *
— Сидишь?
Вот теперь Жуга вздрогнул.
Горбун возник на берегу как будто ниоткуда. Слух у травника был — острее
некуда, и всё же Роджер ухитрился подойти бесшумно.
— Ну сиди, сиди, — кивнул он, сам, однако, не садясь. — Много высидишь.
— Зачем пришёл?
— Поговорить нам надо, рыжий. О тебе.
Он вынул трубку и кисет, стукнул кресалом и раздул трут. Закурил и
после паузы продолжил:
— Ли требует, чтоб ты ехал с нами и дальше.
— А ты, как бы, против?
— О, как ты заговорил! — усмехнулся тот, попыхивая трубкой. — Да...
Я против. И дело даже не в том, что это просто очередная девчоночья блажь.
И не в том, что ты мне нравишься. Просто я надеялся, что в этот раз всё
обойдется. Но видно, все влюбленные дураки. И ты тоже.
— Как...
— Только слепой не догадается. Да ты не обижайся. Ты знаешь, чем отличается
обычный человек от дурака? Обычный человек мечтает, чтоб его возлюбленная
упала в реку, и он бы её спас. А дурак... — он затянулся, — …дурак мечтает,
чтоб она никогда не упала в реку. Таких не любят, Лис. Ты уходи. Так надо.
Нельзя вам вместе. Ты умеешь плакать, ты скоро умрёшь. Так что — уходи,
пока ещё можешь уйти.
— Так это ты, стало быть, обо мне заботишься? — криво улыбнулся Жуга.
— Зря. Давай, гони меня. Я пойду вслед за вами.
— Не советую. Два дня, Жуга. Два дня ты можешь ехать с нами. Потом
наши дороги разойдутся. Здесь у меня свои дела. Ты понял?
— Нет.
— Тебе же хуже. И не надейся на свой меч — в этих делах он тебе не
защита.
Роджер выколотил трубку о башмак и встал.
— Ладно. Кто не обломался, тем ещё предстоит. Идём кашу есть.
И сказавши так, он повернулся и ушёл.
Меж тем уже заметно стемнело. И впрямь пора было идти к костру. Жуга
подался вперед и потянул за рукоять меча. Хриз мягко вышел из земли, поблескивая
серебристым лезвием. Ржавчина исчезла. Лис скалился с клейма.
— Ну что, доволен? — проворчал угрюмо травник. — И ты туда же. Спрятался.
Выставил меня перед девчонкой дураком... Тебе-то это всё зачем?
Клинок молчал.
Жуга задрал рубаху, нащупывая в сумраке узкую прорезь ножен, и выругался,
порезав палец. Похолодел невольно: так можно и живот себе распороть! Хриз
как всегда под вечер начинал чудить — то было его время. Капли крови упали
на землю, и почти тотчас же полыхнул в браслете чёрный камень. Травник
нахмурился: «Да что вы все, сговорились что ли?»— встал, направился к кустам,
прислушался и вдруг замедлил шаг. Остановился, глядя в темноту.
— Давай, чего уж, — сказал он, — выходи. Я ведь всё равно тебя вижу.
Кусты расступились, и к травнику вышел Иваш.
— Слышь, рыжий, — хрипло сказал он. — Ты уходи. Добром прошу, уходи.
Жуга не ответил, и тогда скрипач шагнул вперед.
Он был бос. Белые волосы растрепались. Катаная шляпа сбилась на затылок.
В проеме распахнутой овчинной безрукавки мелькнула голая, в длинных царапинах
грудь.
— Ты понял меня? Оба уходите. Ты и Вайда! Завтра же!
Травник поднял взгляд, и голубые глаза его странно блеснули в темноте.
— Остынь, Иваш, — хмуро сказал он. — Твоих мне только советов не хватало.
Я уж как-нибудь сам решу, чего мне делать и куда идти.
Иваш сжал кулаки.
— Не оставишь Линору в покое — пеняй на себя! — прошипел он травнику
в лицо и с треском исчез в кустах.
Жуга вздохнул, покачал головой и направился к укрывшемуся за деревьями
фургону.
* * *
Ночь выдалась холодной. Вызвездило. Покончив с ужином, Жуга взял из
фургона две старые облезлые шкуры, одеяло и улёгся (на случай неожиданного
дождя) под повозкой. Снял и спрятал в мешок свой браслет и долго лежал,
размышляя о чем-то своем, пока, наконец, не уснул.
Проснулся он от шороха. Прислушался настороженно. Ни звука не было
в ночи. Костёр давно уже погас, лишь угольки красными глазами пялились
во тьму. И всё же... Шорох повторился, и травник окончательно уверился
в своей догадке.
Кто-то полз.
Жуга не шевельнулся, не издал ни звука, лишь рука скользнула под рубаху,
нащупывая рубчатую рукоять меча. Пальцы сжались...
...и расслабились.
— Это я.
И снова тихий шорох. Неясный контур девичьего тела в темноте.
— Ли?
Холодное тело забралось под одеяло.
Она была нага...
...она пахла мёдом и полынью...
...горчичным семенем и молоком...
...сосной и тополиным пухом...
...всем и ничем.
У травника закружилась голова.
— Зачем...
Узкая ладошка закрыла ему рот, и он умолк.
— Молчи. Пожалуйста, молчи.
Линора придвинулась ближе.
— Ты сумасшедшая, — выдохнул травник, едва ладонь убралась с его лица.
— Как и ты, — просто ответила та.
Их губы слились, и травник почти что против воли прижал её к себе.
Зарылся лицом в шелковистые тёмные волосы. Сомнения, досада, неуверенность
— всё вдруг покинуло его, осталась только беспричинная злость — на Роджера,
на Вайду, на Иваша. Злость и желание любить. Почти не глядя, он разогнул
кольцо меча, сунул его в изголовье вместе с ножнами и, путаясь в рукавах,
принялся стягивать рубаху.
Какие, к чёрту, мысли?!
Кого там бог лишает разума?
Все влюбленные — дураки...
Они любили друг друга в мокрой траве и старых волчьих шкурах, забыв
себя, забыв про всех, забывши все, шепча всякую белиберду и тихо смеясь,
когда кто-то из них случайно ударялся головой о днище фургона. А потом
— Ещё. И ещё.
— Люблю тебя...
— Люблю тебя...
Линора нащупала в темноте руку травника. Ладонь к ладони.
— Я и ты... — улыбнулась она. — Ли и... Лис...
Подняла руку к затылку. Что-то кольнуло травника в грудь. Он поднял
голову.
В руках у девушки был дротик. Травник перехватил умоляющий взгляд её
карих глаз. Губы её шевельнулись: «Дай. Пожалуйста...»Сил возражать у Жуги
уже не было, и он лишь молча наблюдал, как острие дротика движется вниз,
к животу, распарывая кожу. Кровь проступила тонкой нитью, набухла, потекла
неровной струйкой. Линора отложила дротик, нагнулась над Жугой и жадно
приникла губами к разрезу. Подняла к травнику заляпанную кровью мордочку.
Улыбнулась мягко, виновато. Провела рукой вдоль раны, собирая кровь в ладонь.
Вновь посмотрела на Жугу.
Некоторое время они лежали в тишине.
— А ведь ты вампир, девочка, — убежденно сказал Жуга. — Я прав?
Та кивнула.
— Вот значит, как... — он вздохнул. Всё сразу стало на свои места —
и предсказания, и неожиданная страсть, и всякое иное прочее.
Мало кто задается вопросом, почему вампира никогда не убивают те, у
кого он пьёт кровь. А ответ прост.
Потому что любят.
— Прости, — она села. — Я не могла... Я... я сейчас уйду.
Жуга помедлил, затем протянул руку, положил ладонь Линоре на затылок
и медленно привлек её к своей груди, туда, где струился во тьме багровый
ручеек.
— У нас, у волохов есть поговорка, — сказал он. — «Мужчина, полюбивший
женщину-вампира, не обязательно умрет сейчас, но он не будет и жить вечно».
Так что — пей... Пей.
* * *
Впрок выспаться нельзя — Жуга давно усвоил эту старую истину, хотя
каждый раз надеялся, что это ему удастся. Не удалось и сейчас — утренний
холодок заставил странников подняться ни свет, ни заря. Зевая и щурясь
спросонья, травник вылез из-под фургона и подсел к костру. Есть хотелось
неимоверно. В котелке ещё осталась со вчерашнего холодная чечевица, Жуга,
не умываясь, нагрузил ею с верхом деревянную миску и принялся за еду.
— Экий на тебя жор-то сегодня напал! — понимающе усмехнулся Вайда.
Рифмач сидел рядом, задумчиво пощипывая лютневые струны. Жуга наконец прожевался.
Глотнул воды из кружки.
— Ты чего такой смурной?
— Да видишь, вот, струну порвал. И запасные кончились.
— У скрипача спроси.
— Да спрашивал уже, — отмахнулся тот. — Есть, говорит, в запасе два
бунта для скрипки. Я попробовал натянуть — короткие...
Жуга вдруг насторожился. Отложил миску, проверил, на месте ли меч,
и окликнул горбуна:
— Роджер! Вроде едет кто-то!
Со стороны дороги уже явственно был слышен перестук копыт, а через
мгновение показался небольшой отряд верховых. Завидев притулившийся у берега
фургон, они тут же свернули к нему и окружили поляну. Кони фыркали, переступали,
звякая збруей и шумно дыша, от их раздувающихся боков валил пар. Сразу
же запахло кислым лошадиным потом. Всадники спешились, поправляя амуницию
и осматриваясь. Было их семеро, все рослые, добротно и тепло одетые, при
саблях, с луками. Их предводитель — высокий и худой, по-военному гибкий
в суставах малый лет тридцати с выбритым до синевы лицом — соскочил с коня,
одёрнул на себе потрепанную серую хламиду и направился к костру. Остальные
разбрелись по поляне.
— Не дёргайтесь, но будьте настороже, — не выпуская трубки изо рта,
пробормотал еле слышно Роджер. — Это не разбойники.
Жуга кивнул и предпочел промолчать.
Горбун привстал. Приподнял шляпу.
— Доброго здоровья, — приветственно сказал он. — Чем привлек вас мой
фургон?
Не доходя шагов пяти, тот остановился. Посмотрел на горбуна, на Вайду,
на Жугу. Взгляд его был холоден, как зима.
— Кто вы такие?
Вопрос упал и канул в тишину. Как раз в этот миг показались Линора
и Иваш, в сопровождении рослого детины, плотоядно поглядывавшего на стройную
фигурку девушки.
— Обыскать, — коротко бросил предводитель. Кто-то полез в фургон. Обшарив
карманы странников и не найдя в них ничего интересного, за исключением
пары талеров, тут же перекочевавших в бездонные солдатские сумки, Иваша
и Линору вытолкнули к костру.
— Ну? — нетерпеливо бросил тот.
— Артисты, ваша милость, — ответил Роджер.
— Артисты? — тот поднял бровь. — Посмотри на себя — какой из тебя артист!
Что ты можешь?
Не говоря ни слова, Роджер вынул из кармана четыре раскрашенных шарика
чуть побольше грецкого ореха каждый, и быстро подбросил их в воздух. Цветные
пятна замелькали радужной дугой. Горбун поймал все шарики одной рукой,
сжал ладонь в кулак, подул в него и развернул в воздухе тонкий большой
платок. Вынул из-за уха шарик, ловко покрутил его меж пальцев, затем, откуда
— непонятно, прибавил к нему остальные три, сложил их на коленях, накрыл
получившуюся пирамидку платком и с размаху шлепнул по нею ладонью. Платок
смялся — шарики исчезли. Послышались довольные смешки — похоже было, что
представление понравилось. Предводитель, однако, нахмурился.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Понятно. Этот играет на лютне, этот -
на скрипке. А девка что делает?
Длинный палец, обтянутый потёртой тканью перчатки, указал на Жугу.
На пару секунд воцарилось напряженное молчание.
— По углям я хожу, — буркнул тот.
— Ха! — усмехнулся тот. — Так-таки и по углям? Ты ещё скажи, что стрелы
ловишь.
Травник поднял голову. Под кожей на его лице заходили желваки.
— Могу и стрелы, — сказал он.
Солдаты заинтересованно подались вперед — нечасто ведь такую забаву
глянуть можно. Стрелы — не угли, костра разводить не надо. «Поймает! Не
поймает!»— слышалось меж ними. Звякнули монеты спорящих.
— Дерек! — не оборачиваясь, позвал предводитель. — Лук! — Он повернулся
к травнику. — Становись-ка у фургона, циркач. За хвастовство полагается
платить. Сейчас проверим, на что ты способен. Двадцать шагов тебя устроит?
Жуга покосился на фургон.
— Если не покажется слишком далеко, то лучше двадцать пять.
Тем временем принесли лук и колчан. Предводитель отряда отсчитал двадцать
пять шагов и наложил стрелу на тетиву. Остальные всадники сгрудились у
него за спиной. Линора, стоя в сторонке, нервно покусывала сжатый кулак.
Чуть развернувшись боком, травник стянул рубашку и встал у бортика фургона.
Подвигался, проверяя, не скользят ли башмаки, убрал с земли пару камешков.
Сосредоточился. Время привычно замедлило свой бег. Жуга вздохнул и поднял
взгляд.
— Я готов.
Лук разогнулся. Чуть прянув назад, травник взмахнул рукой и продемонстрировал
зажатую в кулаке стрелу. Бросил её на землю. Со стороны полукруга зрителей
донесся изумленный вздох. Один лишь предводитель остался невозмутим и снова
потянулся к колчану.
С коротким разрывом вторая стрела сорвалась с тетивы, и снова упала,
пойманная в воздухе.
Предводитель ухмыльнулся. Отложил в сторону лук.
— Дерек! — вновь окликнул он. — Мой арбалет!
Он присоединил к арбалету рычаг, натянул стальную тетиву, положил на
ложе стрелу и вскинул оружие к плечу. Травник сглотнул и взглядом отыскал
Линору. Та покачала головой. «Не лови,»— одними губами прошептала она.
Предводитель спустил курок. С коротким «Бам!» стрела пробила борт фургона
и застряла там. Жуга запоздало махнул рукой. Зрители возбужденно зашумели,
предводитель же, всё также криво улыбаясь, погладил чёрное ложе арбалета
и передал его стоявшему рядом всаднику.
— Фокусы фокусами, — сказал он, подойдя к Жуге, — а против доброго
старого арбалета ничего не устоит.
Коротким движением отломив стрелу, он помахал древком перед самым носом
травника и указал на засевший в борту фургона осколок металла.
— Это вам на память, чтобы знали свое место. Эй, вы! — он повернулся
к всадникам. — Все в седла! Да пошевеливайтесь!
И вскочил в седло.
Отряд выехал на дорогу, конский топот перешел в галоп, и вскоре всадники
скрылись за поворотом.
— Дурак! — Линора бросилась к Жуге. — Зачем тебе всё это было нужно?
Ну зачем?!
— Да, это... — кивнул Вайда. — Ты и впрямь того... маху дал.
Роджер подошел к костру, поворошил золу и, отыскав горячий уголек,
разжег свою кривую трубку. Помолчал.
— Вот что, Лис, — сказал он наконец. — Уходи.
И принялся запрягать волов. Линора метнулась было к нему, но тот лишь
покачал головой в ответ.
Жуга молчал. В голове были холод и пустота. Гулкая и звонкая пустота
потери. Пришло время принимать решения.
— Хорошо, — сказал он. — Я уйду.
— Я с тобой, — быстро сказал Вайда.
— Скатертью дорога, — кивнул горбун.
И только Иваш молчал, глядя на грудь травника, где багровела тонкой
полосой запёкшаяся кровь.
* * *
Ни за что, ни про что,
На авось, просто так
Грел снежок, тёр очки,
Не заметил — осень пришла.
Так и гнал, так и брел
За собой по пятам.
Всё на пятки себе
Упоённо наступал.
Через край, через рай,
Через раз, через год
Да забыл про волосы —
Зацепились за забор.
Лишь слегка врезался,
Оказалось — наповал.
Наступил лишь одной ногой,
А в говне уж по уши.
На заре, на столе
Разноцветны стёклушки,
Разноцветны тряпочки —
Непонятно ни хрена...
Жуга поднял взгляд на Вайду.
— Это ты про кого?
— Да так, — пожал плечами тот. — Про всё сразу. Про меня, про тебя,
про Роджера этого... Вот. Сочинилось вдруг, — он отложил лютню и вздохнул.
— Да и струну заодно опробовал.
Жуга и Вайда сидели на поляне. Полупогасший костёр ожил и накинулся
на брошенные в огонь ветви сушняка.
— Непонятно ни хрена... — хмыкнул Жуга. — Да уж. Что верно, то верно.
А что, струна нашлась?
— Мне Роджер дал. Во, видишь? Длинная, зараза... Аж обрезать пришлось.
Вот он, остаток-то.
— А. Понятно.
— Не пойму никак я Роджера этого, — продолжал меж тем рифмач. — То
он с собой тебя зовёт, то гонит прочь через день... Зачем?
Жуга пожал плечами. Поворошил в костре острием меча. Металл клинка
блестел, отражая кровавые блики. Лис плясал свой отземок.
— Как твой зуб? — спросил вдруг травник.
— Зуб? Выдрал, — рифмач махнул рукой. — Прав ты был тогда. Зря только
мучился, терпел... Вон, видишь дырку? Вот.
— Ну и правильно. Слышь, Вайда, — травник повернулся на бок, лицом
к рифмачу. — Как ты догадался, где меня искать?
— Мне сказали, что ты в здешние места подался. Встретился один монах-доминиканец.
Сказать точнее, не монах, а так — расстрига, апостат. Понарассказывал всякого.
— А, Шварц, — Жуга кивнул. — Так я и думал.
— Скажи, — рифмач замялся, — этот меч... Тот самый?
— Самый тот.
— И ты бился им?
Травник поднял взгляд.
— Он бился мной.
— Дай посмотреть.
Он осторожно принял Хриз и взял его за рукоять. Потрогал пальцем острие
и скорчил уважительную мину: «Ого...»Травник поймал себя на мысли, что
наблюдает за Вайдой чуть ли не с ревностью, и ощутил немалое облегчение,
когда меч возвратился к нему.
— Я ночью слышал шум, — глядя в сторону, сказал Вайда. — Так стало
быть, то были вы?
Жуга кивнул и промолчал.
— Ну, что ж... Тогда пошли. Не бросать же дело на полдороге.
— Погоди. Мне надо кое-что тебе сказать, — в глазах травника читалась
боль. — Линора — не совсем человек. Она вампир.
— Что? — вскинулся рифмач. — Вот эта пигалица? Не смеши меня. Вампиров
не бывает. С чего ты взял?
— Она сама мне рассказала. Она не виновата, это у нее с рождения. Ей
постоянно нужна свежая кровь, особенно если у нее, ну это... женские дела.
У всех баб по чуть-чуть, у нее — водопад. С ней от этого вообще не смерть
случиться может, но такое... беспамятство, что ли. В общем, лучше помереть.
Хотя, не знаю, я раньше только слышал про таких, с её слов говорю. И видимо,
от этого у нее и дар пророчества, и малый рост, и кожа бледная, и дар внушения
тоже. Понимаешь, у нее в роду были пикты — сумрачный народ. И если она
кого-нибудь любит, то и он... поневоле...
— Что ты несёшь! Какие ещё пикты?
— Она и Роджер с островов, — терпеливо пояснил Жуга. — Британских.
Бог знает, что они тут делают. Ли говорила, будто бы они бежали оттуда.
Рифмач помолчал. Поднял взгляд на травника.
— Если это так... вампир, да ещё и суккуб... — он вздохнул. — Ну и
влип же ты, парень!
— Так ты идёшь со мной?
— Иду, — кивнул рифмач.
* * *
— Да в замок они идут! Голову даю на отсеченье — в замок!
— Ты погоди головами-то разбрасываться. В замок... Чего им там делать-то,
в замке?
— Вот уж, не знаю, но что — в замок, это факт. Сам посуди: дорога на
развилке налево к городу ведет, направо — к замку.
— К которому?!
— Хрен его знает...
Дымился костёр. На пятачке неровной утрамбованной земли лежали камни,
веточки и куски коры: два странника по мере своего уменья рисовали карту
здешних мест. Бугрились маленькие песчаные горы, большой кусок коры обозначал
Ноул-Сасэск, четыре сосновых шишки — окрестные замки, белёсый камешек —
фургон. Начерченными змейками вились дороги.
Вторые сутки Вайда и Жуга держали след, не упуская Роджера из виду.
Фургон, влекомый парой волов, неторопливо катился по дороге, совсем как
тот, из песни. Две глубокие, наезженные колеи указывали, что ездят тут
частенько, но ни людей, ни верховых за эти дни странникам больше не встретилось.
Дорога, добежав до берега, шла дальше вдоль реки, что видимо, вполне устраивало
Роджера. Лес кончился с обрывом, уступая место широкой и залитой солнцем
долине. Прятаться стало труднее, и два приятеля, пронаблюдав за фургончиком
с холма, устроили привал.
— Значит, направо, — задумчиво проговорил Жуга, снимая с огня котелок
и разливая по кружкам дымящийся чай. Поправил притороченный за спиной меч.
— Что ж... ладно. Под утро двинемся. Ночью они так и так никуда не поедут.
Прихлебывая тёмный взвар, он долго смотрел на карту. Хотел было что-то
сказать, но передумал и молча развернул одеяла.
Наутро вышли в путь, и через два часа вновь вошли под темные лесные
своды. Поляну, на которой Роджер коротал ночлег, отыскали сразу. Старое
кострище здесь ещё дымилось.
— На пятки наступаем.
Мягкая земля ещё хранила отпечатки чьих-то босых ног и две неровных
колеи. Жуга склонился над следами. Поскрёб запястье под браслетом. Камень
медленно, но верно разгорался красным. Тревожно стукнуло сердце, неясным
холодком обдало спину. Травник вскинул голову, прислушался...
И вдруг сорвался с места, как ошпаренный.
— Чёрт... Скорее, Вайда!
Прежде чем рифмач опомнился, он уже вломился с треском в заросли на
краю поляны и исчез.
Бег был безумный. Придерживая бьющую по бедрам лютню, Вайда едва поспевал
за Жугой — травник мчался сквозь лес, минуя тропы и дороги. Они пробежали
березняком, чуть ли не кувырком скатились в небольшой распадок и лишь когда
поднялись наверх, рифмач наконец понял, в чем причина столь внезапной спешки.
А там был скрип раскидистого вяза, растрепанное облако белых волос,
и пляска тела в воздухе...
В петле.
Жуга перемахнул через поваленное дерево, на бегу выхватывая меч. Взвился
в прыжке, раскинув руки — бахромою рукава — и с разворота разрубил верёвку.
Упал на спину, лишь чудом не напоровшись на собственный же меч, поднялся
на колени, с хрипом выдохнул воздух. Подоспевший Вайда непослушными пальцами
уже дёргал узел, снимая петлю с шеи Иваша.
— Как он?
— Вроде дышит. И шея цела.
Багровое лицо скрипача медленно розовёло.
— Успели... — выдохнул Жуга. Прошёлся пятернёй по волосам и помотал
головой. — Всё-таки успели...
Он вложил меч в ножны и потянул с плеч котомку. Нащупал твердый бок
кожаной фляги и выдернул пробку. Плеснул воды Ивашу на рубаху, смочил ему
лицо. Скрипач задергался, вдохнул, закашлялся, давясь, согнулся пополам
у Вайды на руках. Схватился за шею. Его рвало.
— Жить будет, — кивнул Вайда. Посмотрел на травника. — Как ты узнал?
— Опять вы, — прохрипел он, глядя то на Вайду, то на Жугу. Сглотнул.
— Нашли, сволочи, чтоб вас...
И опять закашлял.
Приятели переглянулись.
— Вот ведь гад, — миролюбиво подытожил Вайда. — Ему впору бы нам спасибо
сказать, что с того света вытащили, а он — ругаться.
— Мне без нее всё равно не жить...
— Это ещё почему?
— Потому...
— Где фургон? — вмешался травник.
Иваш перевел взгляд на Жугу.
— А ты небось доволен? Думаешь, что ты ей нужен? Ни хрена ты ей не
нужен... И кончишь также, как и я, только лишь нового она себе найдет.
Дурак. Тебя затем только и взяли, чтобы ты стражников отвлек, и Роджера
не признали, а ты... Она же всё заранее видела, Линора... В замок они едут,
чтоб тебя. В замок.
— Вот видишь, я же говорил... — Вайда повернулся к травнику и умолк.
— Прав он, — тихо сказал Жуга, — не жить ему. Да и мне тоже, если девку
эту не найдем.
— На кой чёрт они туда едут?!
— А ты подумай. Признаться, я и сам сперва понять не мог, откуда вдруг
струна у горбуна взялась. Только не струна это. Тетива от лука. Ворон этот
ещё, чтобы страх наводить... Да и Линора тоже ведь не просто акробатка.
Всё знает наперед, крадется в темноте без шума, дротиком из девяти мишеней
десять бьет...
— Так не бывает.
— Слепой бросок идет за два. Птичка её деревянная, знаешь, как ненавистью
напиталась? — Жуга вздохнул. — Убивать они кого-то едут. А вот кого — другой
вопрос. Что за замки тут окрест?
Рифмач наморщил лоб.
— Сейчас, дай вспомню. Словенич далеко, с той стороны... Так стало
быть, остаются ближние — Зарад, Ражданы и Эшер.
Жуга напрягся, привычно уходя в темноту, сплетая вместе нити прошлого,
скользя по временной спирали. Как это делала Линора? Путей у фургона было
множество, но только три сверкали в темноте алмазной тропкой. Какой из
них был верен, гадать почти что не пришлось — лишь один пересекался в будущем
с его собственным.
Жуга открыл глаза.
— Эшер, — сказал он. — Они едут в Эшер.
* * *
— Хозяин замка, Хьюго Эшер поселился здесь лет двадцать пять тому назад,
с женой и двумя сыновьями. Поговаривают, что он перебрался сюда откуда-то
с севера, может, и с Британских островов. Жену его звали Иннельда. Иннельда
Эшер. Она тоже приехала с ним оттуда. Детей у них не помню, сколько, помню
только, что два сына было... Под старость он, похоже, малость тронулся
умом (он и раньше-то был с прибабахом — стоит только посмотреть, где он
свой замок возвел!), жену свел в могилу, женился снова на девчонке...
— И все-то ты знаешь.
— Мне ли не знать! — усмехнулся рифмач. — Так вот. Старший сын от отца
ушёл. Чёрт знает, что они там не поделили. Челядь всю он тоже затиранил,
кто сбежал, а кто и сам таким же сделался. В последнее время слух пошел,
что людей он нанимает — ну, война, чего уж, понятно... Может статься, что
всадники те — как раз они и были.
— Ну и бояре тут у вас, внизу, — задумчиво проговорил Жуга. — Кого
ни тронь — гадюка на гадюке.
— Уж какие есть...
Три странника шагали по дороге. Темнело. В облаках проглянул мутный
круг полной луны, высветились тени. Потянуло ветерком. Почуяв холодок,
путники невольно зашагали быстрей. Некоторое время Вайда молчал, затем
продолжил снова:
— Ходит тут ещё одна история...
— Хорош болтать, рифмач, — угрюмо оборвал его Иваш. — На кой нам чёрт
всё это знать?
Скрипач, и без того немногословный, теперь совершенно замкнулся в себе.
Всю дорогу он шёл молча, лишь часто сглатывал, и то и дело прикладывался
к фляге. На горле его багровела тёмная полоса от верёвки.
— Тебе, может, и ни к чему, — сказал Жуга. — А нам, глядишь, и пригодится.
Рассказывай, Вайда.
— Да нечего рассказывать. Петь надо. Довелось мне как-то раз в одной
таверне побывать, и там один парнишка пел по-саксонски. Я слова перевел,
как мог, только вот на музыку они не ложатся, хоть тресни. Я уж и так,
и этак... Вот, послушайте:
Нет, королева, я не шут, хотя и был шутом,
Но время всех меняет год от года.
А я не шут, не такова моя природа,
Пусть даже мне придется пожалеть о том.
Моим вы радовались шуткам и забавам,
Когда средь сонма важных подлецов
Презревши все, смеяться вам в лицо
Мне одному дано лишь было право!
Я был для вас привычным дураком,
И на меня не обращали вы вниманья,
Но знали ль вы, какие чувства и страданья
Скрывались под дурацким колпаком?
И пусть мне суждено лишиться головы,
Я снова повторю, смеясь сквозь слезы:
Я счастлив, ведь исчезли все вопросы
С ответом, тем, что мне не дали вы.
Вы испугаетесь, я снова повторю,
Когда под вечер стихнет зал ваш тронный,
В тот самый миг, когда паяц картонный
У вас в руках вдруг скажет: «Я люблю.»
— Сказка, — скривился Иваш.
— Как это называется? — помедлив, спросил Жуга.
— «Эшер», — ответил Вайда. Помолчал, поправил лютню. Поднял взгляд
и вздрогнул. — Эй, гляньте-ка! — Он указал рукой. — Чего это там, а?
Лес впереди вдруг осветился заревом огня, рыжие языки пламени плеснули
над верхушками деревьев. Жуга ускорил шаг, потом перешел на бег. Иваш и
Вайда бросились за ним. Они промчались напрямик через луг, свернули в лес,
и вскоре дорога вывела их на поляну.
Разбросанные тут и там, повсюду валялись вещи из фургончика бродячих
артистов. Туши обоих волов лежали в луже крови, утыканные стрелами. Животные
как шли — сцепленные ярмом, так и рухнули, где их застигла смерть. В траве
у самой лесной опушки распростерлось человеческое тело. Чуть поодаль виднелись
ещё два. У одного из них в руках была сабля. А посреди поляны полыхал фургон.
Полог прогорел насквозь, дуги раскалились докрасна, на глазах у путников
левый борт отвалился и с шумом рухнул, рассыпавшись каскадами пылающих
углей. А в глубине повозки, в жарком пламени кружилась, догорая, деревянная
птица.
— Линора!
Иваш бросился к фургону.
— Стой, дурак! — Рифмач в два прыжка догнал его и повалил на землю.
— Сгоришь!
— Пусти!
Изловчившись, Вайда заломил Ивашу руку, прикрылся от жара плащом и
покосился на Жугу. Тот покачал головой.
— Отпусти его, — сказал он. — Нет их там.
Оглядевшись, Жуга спрятал меч в ножны, наклонился и перевернул лежащее
у его ног тело. Лицо убитого показалось смутно знакомым. Вспомнились лесные
всадники. В залитой кровью левой глазнице мертвеца торчал пучок цветастых
перьев — дротик.
— Если это Эшер, — медленно проговорил Иваш, — то чего он добивается?
Ответа он не получил.
Жуга стоял, кусая губы, ерошил нервной пятернёй всклокоченные рыжие
волосы. Что-то здесь было не так, и он никак не мог понять, что.
— Жуга! — окликнул его рифмач с края поляны. — Взгляни сюда.
— Погоди, — отмахнулся тот. — Не сейчас...
«Была засада, — думал травник. — Но почему Линора не предвидела ее?
Ведь это же так просто, с ее-то даром. А если предвидела, значит... так
и было задумано? Но тогда получается, что Линора и горбун попали в плен,
а стало быть, в драке победили всадники, и вскоре за оставшимися здесь
телами...»
Договорить он не успел: в кустах отрывисто и тонко спела тетива, длинная
оперенная стрела глухо ударила в спину рифмача, и Вайда рухнул, как подкошенный.
Две тени вынырнули из кустов. Засверкали клинки. Иваш бестолково завертел
головой, затем схватил валявшуюся в траве саблю и очертя голову с криком
ринулся на врага.
— Иваш!
Ещё два человека поспешили на подмогу первым. Думать или сожалеть о
чём-то было уже некогда, одна только мысль, что эти четверо могли убить
Линору, бросала в яростную дрожь, и прежде чем Жуга осознал, что произошло,
ноги уже несли его вперед. Рука метнулась к плечу, Хриз словно бы сам прыгнул
в ладонь, плеснул в сумерках дымчатым высверком, растекся живым серебром,
вытягиваясь в посох — привычное оружие горца, и через миг травник влетел
в самую гущу драки.
— А, с-суки!!!
Иваш, в опрометчивой горячке атаковавший сразу троих, теперь медленно
отступал, безжалостно теснимый к горевшей повозке, но при том, сам того
не желая, отвлек внимание от травника, и когда Жуга, подобно рыжей молнии
набросился на противников со спины, те слегка подрастерялись. Посох крутанулся,
лезвие меча сухо щелкнуло, ломаясь, и один солдат рухнул, хватая выпавшие
потроха. Остались трое; лезвия клинков мгновенно повернулись к травнику.
Жуга ощерился, пригнулся и вдруг, вместо того, чтоб отступить, метнулся
вбок и закружился, вспарывая воздух лепестками лезвий. Ударил, целясь в
белое пятно лица — верзила с саблей шарахнулся назад — повел посох по дуге,
прервал движение, нырнул под занесенный меч — и второй солдат замер, с
размаху налетев на посох грудью, как медведь на рогатину. Последний заколебался
на мгновение, и травник не замедлил этим воспользоваться, распластав ему
сперва плечо, а вторым оборотом посоха и горло.
Четвёртый, тот, что занялся Ивашем, оказался вдруг один против двоих
и, наседая на скрипача, попытался пробиться к спасительным кустам. Жуга
метнулся вперед («Живым!»— мелькнуло в голове), ударил посохом, не зная
сам, зачем, солдата по рукам. Хриз гибкой плетью захлестнул запястье, Жуга
в момент окрутил его вторую руку, и солдат замер, связанный живым металлом.
Опустил глаза, с ужасом глядя, как оковы на его руках медленно тончают,
превращаясь в свитое восьмеркой лезвие меча, и бросил саблю: в любой момент
ему могло отрезать кисти рук — стоило лишь травнику рвануть за рукоять.
— Нет... — пролепетал он. — Господи, не надо... нет...
Лис щерился с клинка. Солдат гулко сглотнул, закатил глаза и медленно
осел на траву, лишившись чувств.
Травник, севший вместе с ним, поднял взгляд на скрипача.
— Ты в порядке?
Иваш кивнул. Грудь его ходила ходуном. Тяжелая кривая сабля подрагивала
в руке.
— У тебя кровь течёт, — сказал он.
Жуга вытер лоб, покосился на ладонь.
— Это не моя, — он обернулся. — Вайда? Вайда!
— Сволочи... — донеслось до них из темноты. Фургон почти совсем прогорел.
— Ах, сволочи...
— Живой!
Было видно, как их спутник, извиваясь, пытается выдернуть застрявшую
стрелу. Приятели чуть ли не бегом бросились к нему и замерли, не добежавши
двух шагов. Переглянулись. Теперь, вблизи стало понятно, что пущенная всадником
впотьмах стрела попала рифмачу не совсем в спину. Точнее, совсем даже не
в спину, как показалось им вначале, а ниже. Гораздо ниже.
Пробив бархатный синий плащ и лютню, стрела на добрый дюйм вонзилась
Вайде в ягодицу и застряла там на всю длину узкого наконечника.
— Ну помогите же, что ли!
Иваш вдруг захихикал самым глупым образом, а затем и вовсе расхохотался.
Жуга присел на колени, ухватился за древко и одним быстрым движением выдернул
стрелу. Жалобно тренькнули струны. Рифмач дёрнулся от боли, зашипел, рванулся
было сесть, да вовремя одумался и остался лежать. Схватился за ремень и
потянул к себе лютню.
— Лютню сволочи! — взревел он. — Лютню пробили!
Иваш от смеха начал икать. Даже Жуга не выдержал и улыбнулся.
— Новую купишь, — сказал он.
— Лютню?! — взвыл рифмач.
— Ну не задницу же! Считай, что дешево отделался: похромаешь с месяц,
и всего делов-то... Ну-ка, повернись. Иваш, свяжи покамест того... Да осторожней
там с мечом-то!
Иваш кивнул, поймал брошенную травником верёвку и ушёл. Бинтуя рану
рифмача, Жуга поймал себя на мысли, что Вайде и впрямь удивительно, просто
невероятно повезло — плохой прицел, нетвердая рука, слабый лук и гладкий,
без зазубрин наконечник — всё вместе, плюс послужившая щитом лютня привели
всего лишь к легкому ранению. Кончив возиться с раной рифмача, он встал
и осмотрел кусты, неподалеку от которых и подстрелили Вайду.
— Чего ты увидел-то? — спросил он. — Зачем звал?
— Вон там, — кривясь и морщась, махнул рукою тот. — Да ты сам поди,
взгляни.
Жуга раздвинул плотные колючие заросли, недобро хмыкнул и поджал губы
— заросшие травой и кустарником, там выстроились в круг шесть груботесанных
камней. Ещё один, самый большой, стоял в его центре, мягко мерцая в темноте.
— Час от часу не легче... — пробормотал Жуга и шагнул вперед.
* * *
Некоторое время два странника молча стояли у дольмена.
— Оно светится, — осторожно потирая свою рану, вполголоса сказал рифмач.
— Я вижу, — кивнул в ответ Жуга. Обошёл камень кругом, потёр рукой
подбородок. — Странно...
Он протянул руку, и мерцающее белое пламя алтаря как паутина потянулось
вслед за растопыренными пальцами. Тонкий и противный писк возник в ушах
и исчез за гранью слышимости, браслет травника остервенело замигал, сбрасывая
лишнее волшебство. Жуга нахмурился, растер мгновенно занемевшую ладонь,
вылез из кустов и направился к лежавшему без памяти солдату, рядом с которым,
с верёвкой в руках в нерешительности переминался Иваш: меч на руках пленника
не желал распрямляться, да притом ещё — зарылся в землю рукоятью, видимо,
на случай внезапного бегства. Впрочем, Жуга не особенно удивился бы, даже
если б Хриз пустил корни. Корней, однако, у меча не оказалось, и клинок,
почуяв руку травника, мгновенно развернулся узкой пружиной и послушно скользнул
в ножны.
Иваш, оторопело раскрыв рот, таращился то на меч, то на его владельца.
Сглотнул и потёр ладонью полосу на шее.
— А... Это...
— Ну, чего уставился? — сказал недовольно Жуга, кивнул на лежащее тело,
буркнул: «Вяжи»— и зашагал обратно к каменному кругу.
Вайда между тем уже самолично исследовал найденный алтарь — опасливо
тыкал пальцем в холодный камень, после чего долго тряс рукой и ругался.
— Колется, — пожаловался он.
— Я знаю. Отойди.
— Почему он горит?
— Кто-то не закончил колдовство.
Травник долго стоял, закрыв глаза, затем вдруг зашептал. Короткие отрывистые
фразы, казалось, целиком состоящие из междометий и восклицаний. Вайда почувствовал
себя неуютно и поспешил отойти подальше от камней, но поднял взгляд и замер,
где стоял.
Светящийся туман над камнем в центре заклубился, вытягиваясь вверх
и постепенно обрисовывая контуры неясной человеческой фигуры, облаченной
в долгополый плащ. Рифмач почувствовал, как им овладевает паника; Жуга
же остался недвижим, даже меч из ножен не вынул. Фигура между тем утратила
прозрачность, проступили черты лица. Пришелец встряхнулся, огляделся по
сторонам, мягко и бесшумно спрыгнул с алтаря на землю — колыхнулся рваный
серый плащ — и зашагал прямиком на Вайду через луг. Рифмач попятился, поднял
руку, чтоб перекреститься, но споткнулся, упал и тут же взвыл от боли в
простреленной заднице.
— Ай, чтоб тебя!
Пришелец же, не обращая на него ни малейшего внимания, неощутимо, словно
облако прошёл сквозь лежащего поэта и неторопливо двинулся к дороге, становясь
по пути всё бледней и прозрачнее, а вскоре и вовсе исчез. Совсем. Даже
пыли не осталось. И алтарь погас.
Вайда поскрёб в затылке.
— Ну, дела! — Он посмотрел на травника. — Кто это был?
— Не узнал? — устало отозвался тот. — Стрелы ловить меня заставлял.
Помнишь?
— Ах, чёрт. А ведь верно... Как ты это сделал?
— Похоже, он пришёл сюда. Недели две тому назад. Откуда — я не знаю,
но ты видел, как. А кто-то, может даже — Роджер, тоже захотел взглянуть,
как это было, да видно, не успел. Попал в засаду. Я просто сделал видимым...
— Эй, Жуга! — окликнул травника Иваш. — Тут этот, связанный который,
оклемался. Чего с ним делать-то?
— Тащи сюда.
Подгоняемый тычками в спину, пленник подошел и встал, пошатываясь.
Глаза его бегали. Был он худ, даже костляв, с бледным, почти безбровым
лицом, заросшим однако на удивление густой бородой. На виске неровной струйкой
запеклась кровь.
— Радован, — ответил тот. Говорил он глухо, словно бы куда-то в бороду.
— Где лошади?
Тот мотнул головой в сторону кустов.
— Дорогу в замок знаешь?
— Знаю.
— Проведешь нас туда?
— Никак не можно, — пленник шмыгнул носом. — Потому как охраны много...
И вообще...
— Ты чего задумал-то, а, Жуга? — спросил рифмач. — Или совсем с горя
умом тронулся? Чего мы сделать-то сможем, если даже внутрь и попадем?
— Не знаю, — вздохнул Жуга. — Одна осталась ниточка, — помолчав, добавил
он. — Если они живы, то их ведут в замок. Может, ещё успеем догнать, тогда
и размотаем весь клубок.
— Ага, — угрюмо бросил Вайда. — Или захлопнем мышеловку... в которую
сами же и залезем.
Травник поднял голову.
— Я не мышь, — сказал он. — Я Лис.
* * *
Первым делом все трое переоделись, содрав одежду с убитых стражников.
Пришлось помучиться — у двоих она была безнадежно испорчена.
— Не мог поаккуратней... — проворчал рифмач, расправляя на земле разрубленный
на две неравные половины трофейный жупан.
Жуга, не прерывая работы, кивнул через плечо на свой меч.
— Его благодари. Раздень, вон, того, с дротиком...
У травника были свои заботы — все сапоги оказались ему безнадежно велики;
он разорвал одеяло и теперь сооружал обмотки.
Ещё одни штаны оказались испорчены по совсем другой причине, хотя и
были бы вполне пригодны после стирки, но взять их, разумеется, тоже никто
не пожелал.
— Запомните их лица, — сказал напоследок Жуга, приторачивая к седлу
свой заплечный мешок.
— Что... всех? — опешил Иваш.
— Можешь выбрать того, что по нраву, — криво усмехнулся тот.
— Зачем?
— Потом поймёшь.
Он огляделся, поднял с земли тяжёлый палаш одного из пятерых наёмников,
с минуту смотрел на него, вертя так и этак, затем забросил его в кусты
и вынул из ножен свой меч. Сосредоточился: «Ну, Хриз, давай!»Клинок растекся,
замерцал, и через несколько мгновений принял точное подобие меча наёмника.
Лис, казалось, подмигнул ему с клинка. Травник поднял взгляд на стоявшего
рядом пленника. Челюсть у Радована медленно отвалилась.
Они не успевали, и Жуга прекрасно это понимал. Было безразлично, кто
одержал верх в драке на поляне — в любом случае, Роджер и Линора тоже ехали
сейчас на лошадях. К утру опять похолодало. Тучи сгущались, набухая будущей
грозой. На востоке занялась заря.
Ничего не имело значения.
Жуга не знал, зачем преследовал Линору. Чего он хотел добиться от нее?
Понять? Простить? Помочь?
Или...
Он не знал. И только временами, бросая взгляд на Иваша, понимал, что
рано или поздно придется делать выбор. Осталось только выяснить, какой.
Он любил ее. Остальное не имело значения.
Они не успевали.
Замок возник уже под вечер, совершенно неожиданно — неровная громада
каменной постройки на краю невысокого утеса, далеко вошедшего в излучину
реки. Бурливые воды сильно подточили основание скалы, от чего замок казался
ещё мрачнее, чем на самом деле. Не было блестящих остекленных окон, не
было красивых флюгеров и красных крыш — лишь ржавое железо и серый камень
стен, кое-где затянутых плющом.
— Вот Эшер, — сказал солдат, указывая пальцем.
— Нетрудно догадаться, — буркнул Вайда. — Что делать будем?
Усталый, раненый и злой, рифмач ворчал всю дорогу. По правде говоря,
Жуга не склонен был на него за это обижаться — во-первых, он и сам устал,
а во-вторых, у Вайды и впрямь был повод поворчать — такие раны не особенно
опасны, но болезненны, тревожат на ходу и на привале и постоянно открываются,
а перевязать их невероятно трудно. На его штанах сзади то и дело проступало
красное пятно, вдобавок из-за раны он не мог долго ехать верхом. Впрочем,
травник и сам ездил на лошади хуже некуда, и потому продвигались они медленно.
— Слезайте, — помолчав, скомандовал Жуга. Путники спешились. — Становитесь
в ряд... Радован, ты стой где стоишь. А теперь, — он вздохнул, — вспоминайте.
Что вспоминать, пояснять не потребовалось. Жуга сосредоточился, освежая
в памяти заклятие личины (где ты сейчас, Зерги...), и закрыл глаза. Из
темноты медленно проступило остроносое и худое лицо солдата с вислыми усами
и косым шрамом поперёк щеки. Травник зашептал.
Когда он открыл глаза, перед ним стояли три наёмника из замка Хьюго
Эшера.
— Вперед, — скомандовал Жуга, залез в седло и обернувшись на спутников,
добавил: — Только от меня далеко не отходите. Радован! Не вздумай дурить.
Убью.
— Понятно, пан колдун, — солдат склонил голову. — Я знаю этот меч.
Это я был с Кришаном, пока его не стали убивать.
— Кришан? — вскинулся травник. Конь под ним затанцевал, и травник еле
сумел его успокоить. — Тпру, ч-чёрт! Кришан, боярский сын? Так значит,
это ты тогда сбежал из города... Ладно. Как нам звать друг дружку?
— Этого, — солдат кивнул на Вайду, — зовут... звали Алексис. Его —
Юхас.
— А меня?
— Твоё имя Деши, но тебя... его никто так не звал. По прозвищу все
звали — Лис.
Жуга вздрогнул и промолчал.
— Это ты, то есть он вел наш отряд.
* * *
Вблизи замок производил ещё более гнетущее впечатление, чем при взгляде
издали. Дырявое железо крыш, проломленые доски моста (цепи подъемного механизма,
правда, были смазаны — сказалась недавняя осада), обшарпанные, в выбоинах
и трещинах стены. Одна из этих трещин, особенно широкая, вообще змеилась
поперёк западной стены сверху до низу. В воротах их уже ждали.
— Ну? Как там? — подхватывая повод, шагнул им навстречу чернявый, одетый
в зелёный жупан безбородый губастый парнишка.
— Вот сволочь... — парень цокнул языком. — Троих ведь уложил... А кафтанчик-то
ты, Юхас, зажилил!
— Ему он уже не нужен, — буркнул Вайда.
— Чё хромаешь-то? В поясницу, что ль, вступило?
— Да... прострел.
— Где эти? — вмешался Жуга.
— Где им быть, — усмехнулся тот. — В подвале!
— А этот... — Жуга замялся, не зная, как назвать пришельца из дольмена,
и вдруг нашёл подходящее слово: — Серый?
— В башне, с хозяином, — он сплюнул. — Жрать будете?
Жуга помедлил, кивнул и отошёл, пропуская вперед Радована.
— Давай.
В караулке было пусто и тепло. Среди немытых мисок и кружек на столе
примостился накрытый крышкой глиняный горшок, полкаравая хлеба и большое
блюдо с остатками мяса. Похлебка в горшке была ещё горячей.
— Вино допили, — сказал парнишка, доставая хлеб и размещаясь за столом.
— А за новым лазить неохота. Кликнуть, что ль, кого...
— Чёрт с ним, — отмахнулся Вайда, выбрал себе миску побольше и вытер
её полой кафтана. — И так сойдет.
Он налил себе похлебки и принялся за еду.
И травник и рифмач уже несколько дней не ели горячего. Иваш тоже приналег
на снедь. Жуге, однако, после всего происшедшего кусок не лез в горло.
Поковырявшись в теплом вареве, он через силу проглотил две-три ложки и
отодвинул миску. Сосредоточился, угадывая имя.
— Вот что, э-ээ... Ладислав, — сказал он медленно. — Сходи-ка ты и
вправду, в погреб.
— А? — парнишка вскинулся. — Вина? Я мигом.
Он ушёл.
Травник огляделся вокруг. Полуподвальная сводчатая комната, где помещалась
караулка, была натоплена, похоже, с вечера, если не раньше. В большом камине
ещё тлели угли. Колеблемое сквозняком, плясало пламя факелов. На пыльных
закопчённых потолочных балках чёрным ситом колыхалась паутина. Длинный,
сбитый из неструганных досок стол, две скамьи и широкие нары в углу с горой
теплых одеял на них — больше здесь не было ничего. Из всех виденных им
замков, этот производил самое гнетущее впечатление.
— Мерзкое местечко, — не замедлил подтвердить Вайда, когда Жуга сказал
ему об этом. — Похоже, байки об Эшере не солгали. Что делать-то надумал?
Жуга повернулся к солдату.
— Радован, ты знаешь, где темницы?
Тот потеребил ус.
— Чего ж не знать, знаю. А только просто так оттуда им не выйти — этот,
который в сером, приказал не выпускать. Он вообще теперь тут всем заправляет.
И откуда только взялся...
— Давно он тут?
— Недели две уж скоро будет, как пришёл. В ворота постучался, себя
не назвал, а только хозяин впустить велел, как будто так и надо. Потом
всё ездил окрест да выискивал чего-то... И хозяин повелел — мол, слушайте
и делайте все, как он велит. А сам уж из покоев не выходит. Хорошо, хоть
платит серебром, без обмана.
Дверь отворилась со скрипом, и он умолк. Появился Ладислав с кувшином
в руках, разлил вино по кружкам и уселся на скамью. Вынул из кармана дротик,
повертел в руках, попробовал пальцем острие.
— Зар-раза... — выругался он. — Только посмотри, а, Лис! Иголка с перьями,
а вот поди ж ты... Трёх гайдуков — как не бывало.
Жуга молчал. Непривычно и нелепо было видеть на друзьях чужие хмурые
лица и знать, что и твоё лицо сокрыто под личиной. Может, где-то в другом
месте это и могло помочь, но в этом замке, похоже, веры не было никому.
Он молча думал, чем помочь Линоре и Роджеру и не видел выхода, когда судьба
сама вдруг послала подходящий случай.
— Эй, Лис! — дверь распахнулась, и в приоткрывшейся щели возникла голова
стражника. — Боярин требует, чтоб этих, значит, горбача и девку, на допрос
к нему. Сам поведешь, или как?
Жуга не раздумывал ни секунды.
— Сам, — ответил он, вставая.
«Уж больно гладко всё идет...» — подумал он, поправил меч и двинулся
по коридору вслед за Радованом.
* * *
В зале было пусто, сумрачно и гулко, словно бы внутри огромного турецкого
барабана. Сквозь остеклённые мутные окна проникал дневной свет. Колыхались
шпалеры и знамена на стенах. Сапоги четверых «стражников»громко стучали
по каменным плитам пола.
Жуга от всей души надеялся, что в зале больше никого, кроме них из
охраны не окажется, но просчитался — два стражника стояли у дверей и ещё
три — за высокой спинкой кресла. Когда ввели Линору и Роджера, лишь пришелец
в серой хламиде шагнул им навстречу. Знаком приказал Ивашу, рифмачу и Радовану
удалиться. Тот человек, под чьей личиной сейчас скрывался травник, был
видно облечен более высоким доверием — ему позволили остаться.
Хьюго Эшер — седой и согбенный старик в богатом малиновом кафтане остался
сидеть, глядя в одну точку, не почтив его приход даже поворотом головы.
Из уголка его искривленного рта тянулась книзу тонкая нитка слюны.
Роджер стоял неподвижно, руки его были связаны за спиной. Линоре руки
связывать не стали. Жуга посмотрел на Роджера, и вдруг понял, что никакой
он не горбун, просто — очень сильно сутулится, почти что горбится.
Человек в сером нагнулся к Эшеру.
— Лорд! — коротко позвал он. — Я выполнил свою работу.
Взгляд Хьюго Эшера на какое-то мгновенье, казалось, обрел былую ясность.
Губы его зазмеились в дурацкой ухмылке.
— Гы! — хихикнул он. — Лягушонок! Гы!
Роджер поднял голову и некоторое время смотрел на старого боярина.
Пошевелил связанными за спиной руками.
— На что ты себя обрек, Хьюго? — усмехнулся он. — Свел себя с ума от
страха. Нанял Охотника... — Он сплюнул. — В такой стране и умирать западло.
А ты, — он перевел взгляд на человека в сером, — по-прежнему калеными щипцами
проповедуешь любовь?
— Ты опасен, — не переменившись в лице, ответил тот. — Ты и твоя дочь.
Наш орден не охотится. Я защищаю.
— Кого? — спросил Роджер. — Он почти уже мертв. Все его силы ушли на
то, чтобы вызвать тебя. Если б я сам не хотел удостовериться, ты не поймал
бы меня никогда. Я убил троих таких, как он.
— Можешь быть уверен, тебе это не сойдет с рук, — ответил тот и повел
рукой. — Увести.
Жуга не заметил со стороны горбуна ни знака, ни звука, просто девушка
рывком вдруг вскинула руки к волосам, и в левой глазнице Хьюго Эшера цветком
распустились крашеные перья. Миг — и второй дротик пронзил руку пришельца
в сером. Роджер, сбив подножкой на пол и стражника, и не ожидавшего подобной
прыти травника, метнулся к двери. Задержался на миг у входа, пропуская
девушку вперед и ухмыльнулся.
— Ну и кто же из нас в дураках?
И исчез.
Все планы Жуги в один момент рассыпались прахом. Оставалось только
надеяться, что Вайде и Ивашу хватит сообразительности не чинить им препятствий.
Однако вскоре выяснилось, что спутников своих Жуга недооценивал — раздавшийся
через мгновенье заполошный крик «Пожар!»добавил общей суматохи. Кричал,
разумеется, Вайда. У травника мелькнула мысль, что хитрован-рифмач вполне
бы мог и в самом деле что-нибудь поджечь там для отвода глаз...
Так оно и оказалось.
Охотник в сером с руганью царапал руку, выдирая дротик.
— Догнать! — крикнул он. — Немедленно! Ни в коем случае не упускать!
Травник выхватил свой меч, мгновение колебался — атаковать ли этого
чужака, или бежать на двор помочь Линоре, и выбрал второе.
На дворе уже стемнело. Метались люди. В стороне горел сарай. Истошно
ржали лошади. Два стражника лежали, корчась в луже крови. Ни горбуна, ни
девушки видно не было.
— Они сбежали! — крикнул кто-то, хватая травника за рукав. — Взяли
лошадей!
Жуга с трудом узнал рифмача. Личина его уже поблекла и грозила в скором
времени совсем растаять. По счастью, на это никто не обратил внимания.
— Где Иваш?
— Да здесь я, здесь! рядом!
Жуга схватил за повод мечущуюся лошадь. «Авось удержусь,»— мелькнула
мысль. Травник вскочил в седло.
— На коней! — вскричал он, скорее, по наитию, чем в самом деле думая,
что делает. — Алексис! Радован! Со мной! Юхас, скорее!
В момент сообразив, что к чему, Иваш и Вайда бросились к конюшням.
Копыта лошадей прогрохотали по мосту, и четверо всадников исчезли в
темных сумерках.
* * *
Начиналась гроза. Четыре всадника ехали шагом. Заклятие личины давно
уже рассеялось. Других отрядов поблизости видно не было, а даже если и
были, то наверняка они ушли в другом направлении.
— Пожар — это ты, Вайда, вовремя надумал, — тихо говорил Жуга. — Лучшего
и желать нельзя было. А вообще, конечно, мне бы надо попросить у вас прощенья,
что втянул вас в этакую переделку.
— Брось, — отмахнулся Вайда и поморщился (он до сих пор сидел в седле
немного криво). — По правде говоря, я был даже рад, что у меня появилась
возможность отплатить этим ублюдкам, что раздолбали мне лютню и провертели
в моей жопе лишнюю дыру. Хотя, и за одну лишь лютню всех их стоило пожечь...
Но всё же, экая история! Ей-богу, стоит сложить об этом если не поэму,
то хотя бы балладу!
— Ты сам-то хоть не обгорел?
— Да я наоборот, похоже, наконец-то отогрелся, — он повел плечами.
— Прямо не верится даже... А ты, значит, говоришь, боярина девчонка укокошила?
— Да.
— Лихо... — Вайда многозначительно поднял бровь. — Да ещё и выбрались
живыми.
— Она всё предвидела, — сказал Жуга. — Знала, что руки ей вязать не
станут, знала, где дротики запрятать, знала, что к Эшеру поведут и куда
бежать потом... Наверняка, всё так и было задумано. Нам можно было даже
в замок и не лезть.
— Э, не скажи, друг Жуга! — Вайда важно поднял палец. — Если полезли,
значит, так и надо, а иначе могло и не выйти. Да... — он вдруг нахмурился.
— До чего ж, наверно, неинтересно так вот жить, всё зная наперед — с кем
встретишься, чего найдёшь, когда умрёшь... А может быть, не всё ей ведомо?
Жуга пожал плечами и не ответил.
— Дождь начинается, — промолвил Радован. Всё это время он ехал молча,
не пытаясь убежать. Что делать с ним — Жуга не представлял, и про себя
решил отпустить солдата, когда они отъедут от замка подальше или когда
найдут пропавших циркачей.
— Куда ехать?
В поисках укрытия путники свернули с дороги и свернули к реке, и здесь,
в закрытой ивами ложбине, вдруг наткнулись на оседланную лошадь. Мгновение
Жуга молча смотрел на нее, затем двинулся вперед. Вайда ухватил было его
за плечо, взывая к осторожности, но тот лишь отмахнулся, раздвинул рукой
зелёный занавес и замер.
Линора подняла взор. Откинула со лба прядь волос.
— Я ждала вас.
«Она знает, — вдруг подумалось Жуге, — всё знает наперед. Она знала,
где не будут их искать, знала, что мы идем за ними. И наверно, про Иваша
тоже знала...»
Горбун, лежавший головой у нее на коленях, открыл глаза.
— А, Лис, — он слабо улыбнулся. — Всё таки нашёл...
Левый бок его кафтана набух кровью. Рядом лежала кривая мавританская
сабля. В ногах у горбуна сидел говорящий ворон.
— Ты ранен?
Роджер облизал пересохшие губы и снова усмехнулся.
— Я убит, — сказал он. — Впрочем, это уже не важно. Жаль только, месть
уже свершилась без меня.
— Месть? — Вайда поднял бровь.
— А, и ты здесь... — Горбун перевел взгляд на рифмача. — Да, рифмоплёт,
месть… — Он помолчал, затем продолжил: — Я решил сказать слово. Я скоро
умру. Они-таки догнали нас, но они опоздали. Теперь я сполна отомстил за
смерть моей жены. Их было четверо мужчин, она — одна, беспомощная женщина...
Они смеялись тогда — для них это было шуткой. Но кто смеется последним?
Он помолчал, собираясь с силами, и после паузы продолжил:
— Это я семнадцать лет тому назад, в разгар чумы принес болезнь в подарок
веселому принцу Просперо, когда он спрятался от всех и от нее в своем монастыре...
Это я сжег Вильяма Ди Креби и его семерых советников-шутов. Это я во время
карнавала замуровал Чезаре Фортунато в винных подвалах дома Монтрезоров.
Я, Лягушонок Роджер. А что до Хьюго Эшера... Он сам себя наказал, сойдя
с ума.
— Мне это безразлично, — сказал Жуга. — Я не знаю никого из них.
— Тогда зачем же ты пришёл?
Травник повернул голову.
— За ней.
— А... Я предупреждал тебя, но ты не послушал. Меч при тебе, так давай
же, действуй, коли лопнуло терпение... Всех горбатых и живых исправит могила.
Набить до отказа собой могилу — это значит наследовать землю. Что же такое
наследовать землю? Это значит — исчерпать терпение. Что и требовалось доказать.
Яма, как принцип движения к солнцу. Так?
Жуга молчал.
— Да, — продолжал горбун. — Ты прав. Человек человеку — волк. Если
я такой добродушный, научи меня душить и кусать. Ненависть... Всех объединяет
ненависть. Всех объединяет одно желанье -— убивать и насиловать всех иных
прочих. Мне стыдно быть хорошим.
Жуга молчал.
— Каждый сам выдумывает мир. Придуманным миром удобней управлять. Оглянись
вокруг! Всюду наследили разбитые головы. Как убивали, так и будет убивать.
Как запрещали, так и будут запрещать. Как ломали и топтали, так и будут
ломать. Как стреляли и сжигали, так и будут впредь. А зачем, и сами никак
не поймут. В самом деле, сможем ли мы быть мертвее, чем сегодня? Сможем
ли мы быть мертвее, чем сейчас? Всего два выхода для честных ребят — схватить
арбалет и убивать всех подряд, или покончить с собой, если всерьез воспринимать
этот мир. Можно, правда, и по-другому. Сделай вид, что мол, всё нормально,
как будто бы ничего не случилось. Обрети дорогой ценой запоздалый кусок
ума. Рыбы не ходят по суше пешком, пойманная рыба постигает воздух, раздирая
жабры, истекая слизью, потому что — рыба, потому что — надо. В каждом теле
труп, в каждом трупе бог. А кто не верит в бога, тот не станет плакать.
А ежели кто в глаза заглянет... Что ж, небо всё такое же, как если б ты
не продался. Дуракам закон не писан.
— Ты не прав, горбун, — сказал Жуга. — Ты и Аннабель — вы оба неправы.
Есть закон для дурака: никогда не играй с любовью. Кому, как не тебе, влюбленному
шуту, это не знать? Вы играли со мной. А я не желаю больше быть игрушкой.
— Аннабель? — Иваш посмотрел на Линору. — Почему — Аннабель?
Роджер не ответил. Промолчала и Линора. Ладонь её тихо ворошила клочковатые
рыжие волосы горбуна.
— Пахнет летним дождем... — сказал Роджер и вздохнул. — Кто-то только
что умер...
Глаза его закрылись.
Вайда склонился над ним, долго слушал сердце. Поднял взгляд на травника.
— Ты можешь его... воскресить?
— Вернуть? — спросил Жуга. — Да. Я могу. Но я не буду.
— Ты не хочешь?
— Он не хочет.
Рука травника легла на рукоять меча. Хриз вышел из ножен.
Имя он уже знал.
— Аннабель...
Девушка подняла голову.
— Убьёшь меня? — спросила она.
«Она знает,»— вновь сказал себе Жуга.
Она воспользовалась им, как десятком других до него. Ей было абсолютно
всё равно, кто он, и что с ним будет потом. Просто нужна была свежая кровь,
и Роджер позволил ей взять с собой нового человека. А прошлому останется
тоска, смертельная тоска, ибо над своей любовью вампир не властен. Иваш
полез в петлю. Кто поручится, что месяц спустя в лесу не найдут рыжего
ведуна с перерезанным горлом и окровавленным мечом в руках?
Знает ли она?
«Она знает.»
Жуга вздохнул и покосился на меч. Обычно серый, клинок меча блестел
как ртуть. Лезвие подрагивало, словно в нетерпении. Ухмылялся танцующий
лис. «Боже, да ведь он же ревновал!»— неожиданно осенило травника. Мгновенно
стали понятны все его ржавые причуды.
Любовь... Или она тоже ничего не стоит в этом мире? Что делать, как
освободить себя, Иваша, Аннабель, и может быть, кого-то ещё, кто был до
них со скрипачом?
Он мог убить её.
Он мог убить себя.
Третьего было не дано.
Неужели он преследовал её только за этим?
Надо было довершить начатое.
— Ли, — позвал он.
— Что?
— Ты ведь можешь предсказать, что будет.
Девушка покачала головой.
— Я ведь уже говорила: я ничего не могу прочесть в твоём будущем.
— А в своём?
Линора горько усмехнулась.
— Моё будущее меняется, — ответила она. — Каждый день. Каждый час.
Я не могу сказать о себе ничего. Я спрашивала сотни раз, когда я умру,
и видела сотни разных смертей. Но сейчас... я не вижу ничего. Я люблю тебя.
Прости.
— Но я там есть?
Молчание.
Полыхнула молния. Камень в браслете травника мигнул красным. В небе
грохнуло, и первые струи дождя хлынули на землю. Жуга стоял и молчал.
Жуга.
Аннабель.
И меч между ними.
Дождь пошел сильнее. Через минуту он хлынул, как из ведра. Стало совсем
темно. Деревья гнулись, ивовые ветви то и дело хлестали странников по лицу.
Река вздыбилась волной. Молнии полыхали одна за другой.
Слезы.
Дождь.
Кто плачет там, на небесах?
Травник поднял голову.
— Что мне делать? — прошептал он. — Что?
Вайда молчал. Молчал и Иваш, понимая, что поделать ничего не сможет,
что бы ни произошло сейчас меж этими двоими.
Ветер усилился, как вдруг послышался странный шум. Все обернулись к
замку.
Замок, ещё погруженный во мрак, вдруг расколола трещина; она шла зигзагом
от кровли до основания. На глазах у них трещина быстро расширилась, налетел
сильный порыв урагана, полный лунный круг внезапно засверкал им в глаза,
мощные стены распались и рухнули. Раздался протяжный гул, точно от тысячи
водопадов, и глубокий чёрный омут безмолвно и угрюмо сомкнулся над развалинами
Дома Эшеров.
Ворон с криком расправил крылья, взлетел и растворился в темном небе.
Травник опустил свой меч.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Я, наверное, и впрямь дурак, но я люблю
тебя. Кем бы ты ни была. Дай руку.
Камень на его браслете бешено пылал.
* * *
Ручей нёс лодку. Небольшую — в две ладони длиной, очень красивую и
тщательно отделанную, с малюсенькими лоскутками красных парусов и торчащими
в стороны веслами. Буквально шагов через двадцать ручей впадал в море,
водопадом низвергаясь с невысокого обрыва. Жуга почти что машинально опустил
ладонь в воду и подхватил лодчонку под днище. Поднял её и рассмотрел. Скамейки,
паруса, рыбацкая снасть — всё на ней было как настоящее, только маленькое.
— Дяденька...
Жуга поднял взгляд.
Перед ним стояла маленькая девочка лет пяти-шести, худенькая, загорелая,
с чёрными как смоль, густыми волосами, стояла, нервно теребя подол юбчонки.
В руках её была корзинка. В корзинке лежали игрушки. Много игрушек.
— А теперь отдай мне, — сказала она, — ты уже поиграл. Я несу это на
продажу.
Травник улыбнулся.
— Как тебя зовут?
— Изольда, — потупилась та. — Но папа иногда зовёт меня...
— Постой. Попробую угадать... — Он на мгновение нахмурился и снова
улыбнулся. — Ассоль?
— Да... А как вы догадались? Вы... волшебник?
— Может быть. Возьми, — он протянул девчушке лодочку. Сосредоточился,
как это делала Аннабель, и мысленно скользнул вперед по временной
спирали. — Держи крепче, вот так... Знай, Ассоль, однажды, когда ты вырастешь
и станешь взрослой и красивой, будет день, ты выйдёшь на берег моря и увидишь
большой корабль с вот такими же вот алыми парусами. Он станет в гавани
на якорь, на воду спустят шлюпку, и на ней к тебе приплывет прекрасный
принц из далёкой страны...
— Правда?! — Глаза девчушки восторженно округлились.
— Правда. И он сойдёт на берег и скажет тебе: «Ассоль! Я люблю тебя.
Я приплыл за тобой. Я увезу тебя в далекую страну, туда, где стоит мой
замок и где разбит прекрасный сад с цветами и птицами. И мы будем счастливы
с тобой всегда. Всегда!»
— А он... не будет драться? — с комичной детской серьезностью нахмурив
брови, вдруг спросила та.
Он долго сидел, глядя девочке вослед, и не сразу расслышал шаги. Чьи-то
мягкие ладони легли ему на плечи. Мёд и полынь. Горчица с молоком... Травник
вздохнул и поднял голову.
— Всме хорошо? — спросил он.
— Да. — Линора улыбнулась. Посмотрела вдаль, на весело бегущую к городу
девчушку. — Что ты ей рассказывал?
— Сказку.
— Ты... предсказал ей будущее?
Травник кивнул.
— Но ведь будущее меняется, я же тебя учила. Вариантов много. Бесконечно
много!
— Если очень верить, Аннабель, то всё сбудется. Всё. Поверь, уж я-то
знаю.
— Так странно, — задумчиво проговорила та. — Я больше не могу ничего
увидеть там. И кровь меня больше не тревожит. Наверное, я даже смогу когда-нибудь
иметь детей. И знаешь, я люблю тебя, но это... совсем не так, как было
раньше. Как ты это сделал?
Жуга тронул браслет и улыбнулся своим мыслям. Качнулись три подвески
— трехлепестковый узел, круг и шар. Капли на нем отныне больше не было.
— Наверное, любовь, — сказал он. — Любовь и немного волшебства.
— Разве это не одно и то же?
И они рассмеялись.
* * *
Весеннее солнце высветило узкие улочки старого Цурбаагена, прошлось
по черепичным крышам, заглянуло в окна. Умытая дождём, блестела серая брусчатка
мостовой. Шумел, просыпаясь, утренний рынок.
— Эй, не пройдите мимо! Попытайте счастья! Поглядите на заморскую птицу,
спросите совета!
Худой, рыжий парень с котомкой за плечами и невысокая темноволосая
девушка остановились у слепого зазывалы. На плече его восседала нелепая
зелёно-красная птица с кривым горбатым клювом и пушистым хохолком.
— А что, он тоже говорит? — спросила девушка.
— Почему это «тоже»? — удивился зазывала. — Это же папагал — редчайшая
диковина! Где вы могли увидеть такое раньше? Говорит, конечно! Только не
по-нашему. Как франки говорят. Но я переведу.
— Спроси его, — подначил девушку её спутник. — О будущем.
— Ты думаешь, сбудется?
Парень улыбнулся:
— Посмотрим.
Девушка откинула за ухо выбившуюся прядь волос, шагнула вперед. Медь
звякнула о глиняную миску.
— Скажи, когда мы расстанемся?
Слепой потянул за цепочку, привязанную к ноге птицы. Папагал нахохлился,
склонивши набок голову посмотрел на девушку, на парня и вдруг нелепым хриплым
голосом, что было мочи выкрикнул: